Воображаемые девушки - Нова Рен Сума

Лондон была словно горячая сердцевина лампочки: если посмотреть прямо на нее, режет глаза. Но даже отвернувшись, я не могла ее не замечать. Она была словно вытравлена на внутренней части моих век, хотела я того или нет.

Руби говорила с ней, спрашивала, не устала ли она, не хочет ли поехать домой.

И вдруг Лондон начала зевать, словно по команде, прикрывая рот рукой.

– Который час? – промямлила она.

– Уже поздно, – ответила Руби. – Очень, очень поздно.

Она произнесла это, даже не посмотрев на часы на своем телефоне. На самом деле, мне кажется, было всего-то часов десять. Казалось, Руби хотела, чтобы Лондон ушла, и, просто пожелав этого, добилась своего.

Глаза у Лондон закрывались. Я гадала, что будет, если она уснет прямо здесь, на гравии под нашими ногами, и проснется ли. Может, это был сон кого-то из нас, и тот, кто очнется утром, увидит всю правду.

– Тебе пора домой, – сказала я, глядя на ее пальцы, торчащие из сандалий, а не на лицо. – Раз ты так устала.

– Да… да, мне пора.

Ночь вдруг стала тихой. Треск костра больше не слышался. Ребята рядом с ним замолчали. Ветер перестал шуршать гравием и завывать в деревьях. Лишь камушки хрустели под ногами. И тут, в этой полнейшей тишине, я услышала вдох и выдох. Услышать ее.

Лондон, живая, дышит: таинственный подарок Руби мне.

– Лон, – сказала Руби, – не волнуйся. Мы отвезем тебя домой.

Моя сестра окинула взглядом тусовку, как будто оценивая, стоит ли она того, чтобы остаться. Я сделала то же самое, стараясь увидеть, что видела она. Но тут мои глаза метнулись в другом направлении, перестав следовать за Руби.

Она не смотрела на другую сторону, не видела фигуру в темноте. В отличие от меня. Я нашла его, даже не пытаясь искать. Руби смотрела мимо него и его друзей и не заметила, как его голова повернулась ко мне, как встретились наши взгляды, сокращая расстояние между нами. По какой-то необъяснимой причине, несмотря на то, что между нами могли поместиться два вагона, той ночью он впервые, по-настоящему, ощутил мое присутствие.

По крайней мере, так мне казалось. Но я была слишком далеко, чтобы понять наверняка.

Зато все парни, стоявшие вдалеке, и девчонки тоже, ощущали присутствие Руби, их взгляды то и дело скользили по ее ногам, спине, изгибу шеи, как будто они ничего не могли с собой поделать. Где бы ни были, что бы ни делали, они смотрели на нее, чтобы проверить, где она и что делает. Но Оуэн относился к ней как к черному блоку цензуры на экране, через который ничего нельзя увидеть, и поэтому ее просто игнорировал. Она стояла рядом со мной, но, я клянусь, он смотрел прямо на меня.

К Лондон никто не проявлял особого интереса. Я не могла определить, что из всего происходящего самое странное.

Тут Руби решила, что уже хватит, и сказала мне об этом надутыми губами и быстрым кивком. Эта вечеринка могла бы длиться всю ночь и стать темой для разговора на все лето. Могла бы – но Руби захотела уйти.

Она повернулась ко всем спиной, и, как только сестра это сделала, я поняла, насколько тут тухло. Пиво кончилось. Над костром поднимался черный шипящий дым. В воздухе висела пыль от гравия. Народ сидел в грязи.

С этой вечеринкой было покончено. Мы пришли посмотреть на других и себя показать, а теперь уходили.

Но только не вдвоем. Похоже, мы забирали с собой и Лондон.

Руби уводила нас с вечеринки. Она держала меня за руку и тащила к деревьям. Вторая ее рука сжимала полосатый локоть Лондон, чтобы та следовала за нами. Как только мы вышли на тропинку, сестра отпустила ее, и Лондон, уже сама, шла рядом, покидая своих друзей.

Мы ни с кем не прощались. Просто взяли и ушли с вечеринки и помчались через лес, окружавший карьер. Мы с Руби крепко держались за руки, не отпуская друг друга, ни разу не споткнулись, ни разу не врезались в торчащие ветки, и нам ни разу не попал в глаз светлячок. Мы снова были вместе, вдвоем, если не обращать внимания на девчонку, которая тащилась за нами.

Мы очень быстро вышли к машинам. И так же быстро Руби открыла дверцу машины Пита (он не позаботился запереть ее) и сказала нам устраиваться поудобнее. Мои сумки и чемодан по-прежнему лежали там, где я их оставила, – на заднем сиденье.

– Где твоя машина? – спросила я у Руби.

– Я оставила ее у дома.

Когда она произнесла это слово – «дом» – меня вдруг осенило, что раньше мы никогда не жили в целом доме. Дом стал еще одним сюрпризом этого лета, наряду с девчонкой, которая забиралась на сиденье.

Я села на пассажирское кресло рядом с водителем, свое законное место в машине Руби, неважно, с кем мы ехали и чьей была машина. Через секунду двигатель ожил, и я в шоке повернулась к сестре.

– Ты замкнула провода, чтобы завести машину?

Она странно посмотрела на меня, словно сейчас было не время этому удивляться.

– Я же не какой-нибудь криминальный авторитет. Просто стащила ключи у Пита.

Она рванула с места, до упора выжав газ, и наш автомобиль заносило из стороны в сторону среди припаркованных машин. Мы спускались с горы, из-под колес вылетал гравий, и Руби дерзко вела машину, как раньше, когда она сидела за рулем другой тачки, другим летом, выбрав эту же самую дорогу.

Руби обожала ездить на машине ночью. Она любила, когда ветер развевал наши волосы, и неважно, что потом они страшно путались и ломали зубья наших расчесок. Она любила проезжать под каждый красный сигнал светофора, который встречался на пути. Помню, когда я была маленькой, а сестра еще не сдала экзамен на получение водительского удостоверения, она будила меня среди ночи и тащила в мамину машину, чтобы покататься.

Но дело в том, что мы особо-то никуда не ездили. Мы могли бы отправиться в город и вернуться – говорили, что Таймс-сквер горит огнями всю ночь, в отличие от нашего городка, где почти все магазины закрываются в семь вечера, – но Руби было по кайфу даже просто ездить кругами по нашей деревне. Она увозила нас к поросшим лесом окраинам, обожала узкие, извилистые дороги и крутые горные перевалы, на всей скорости проезжала мосты через водохранилище, а потом, резко развернувшись, гнала обратно. Далеко мы никогда не уезжали. На магистрали была точка, которую она никогда не пересекала. У нее были свои границы, которые она решила не нарушать.

Мы часто ездили по дороге, по которой сейчас уезжали с вечеринки. Я могла бы высунуться в окно, навстречу ветру – упиваться окрестностями, пока Руби проверяла, какую можно выжать скорость, не обращать внимания на слезы от сильного ветра, которые все равно через мгновение высыхали, – и мне снова стало бы девять. Или одиннадцать. Или даже четырнадцать.

Только вот не стало бы.

Потому что с нами в машине висело нечто холодное, что нельзя выразить словами. Я бы хотела, чтобы это лето было в точности таким, как раньше, но оно было совершенно другим, и никакой ветер, обдувающий мое лицо, не в силах этого изменить.