С открытым сердцем. Истории пациентов врача-кардиолога, перевернувшие его взгляд на главный орган человека - Сандип Джохар

Канун Рождества 2001 года, город Фарго. Вид из окна в доме моих родителей был пасторальным. Присыпанные белым снежком ветви деревьев, как дендриты нейронов, тянулись к серому небу. В прихожей нашего дома горой лежали снегоступы. Гости оживленно беседовали, разделившись на женскую и мужскую группки, как обычно бывало на рождественских вечеринках моих родителей в Северной Дакоте, куда они переехали, когда отец получил профессорскую должность генетика незадолго до того, как я поступил в медицинскую школу. На кухне меня поймал друг нашей семьи, кардиохирург Винни Шах. Его только что вызвали оперировать пациента с эндокардитом, инфекцией митрального клапана, разделяющего левое предсердие с левым желудочком. Острый инфекционный эндокардит является одним из наиболее смертоносных заболеваний.

Вероятность летального исхода некоторых пациентов начинается от 20 % и стремительно повышается, в час прибавляя один-два. Известный канадский физиолог сэр Уильям Ослер, основавший в Университете Джонса Хопкинса первую в США программу резидентства, отметил, что «немногие болезни представляют такие трудности, как эта», и «в доброй половине случаев постановка диагноза происходит посмертно». Поставив свою тарелку на стойку, Шах спросил у меня, ординатора-первокурсника, хотел ли бы я поприсутствовать на операции. Времени медлить у нас не было.

Мое дыхание зависало в морозном воздухе облачками пара. Скользя по посыпанным солью дорогам, мы направились в больницу. Больница состояла из нескольких плоских прямоугольных отдельно стоящих зданий, резко выделявшихся на фоне хмурого, белого пейзажа. Парковка была расчищена, но немногие стоящие там автомобили были покрыты слоем снега, а поднятые «дворники» словно признавали свое поражение. Пока мы шли ко входу, у нас под ногами похрустывала промерзшая земля. У входа находился закрытый на праздники сувенирный магазин, рядом с которым курил одетый в медицинскую форму и зимнюю куртку лаборант из хирургии. Он молча проследовал в здание вслед за нами.

В операционной на втором этаже царила странная атмосфера спонтанности, словно никто и не планировал работать здесь этой ночью. На столах вразнобой лежали инструменты. Запах наводил на мысли о какой-то промышленности. Медики целеустремленно, почти беззвучно занимались своими делами. Они походили на людей, что работают в гипермаркете Walmart вечером в субботу. Операционная медсестра выкладывала и убирала скальпели со стерильной салфетки. Анестезиолог что-то делал с кранами, дозаторами и шприцами. Ассистент хирурга подготавливал все необходимое для введения катетера. Исключением являлся плотного телосложения перфузиолог, сидящий рядом с аппаратом сердечно-легочного кровообращения. Он читал журнал.

На кушетке в углу операционной готовили пациента. Отсутствующее, отстраненное выражение его лица свидетельствовало о долгих неделях сильнейшего утомления и ночных приливов. Рассмотрев его вблизи, я увидел, что у него седые, длинные, как у хиппи, волосы, а глаза напоминают черные омуты.

Его ребра торчали из костлявой груди, как спицы колеса. На впалых висках выпирали вспухшие вены. Как у многих пожилых пациентов, его кожа была усеяна фиолетовыми пятнами – синяками от капельниц. На эхо были видны инфекционные разрастания – их крупинки были на обоих хлопающих, как флаги на ветру, створках митрального клапана. Нижняя створка клапана была частично разрушена инфекцией и при закрытии оставляла щель, позволявшую крови возвращаться в левое предсердие и дальше, обратно в легкие, заполняя их жидкостью и постепенно утапливая их. Это и было причиной удушья.

Мы с Шахом представились. Пациент медленно повернулся к нам и, глядя словно сквозь нас, спросил: «Ну что, готов я к отправке на клеевую фабрику?»

В раздевалке, освещенной пронзительным светом ламп, я стянул штаны, встряхнул и сложил их; повесил свою одежду в шкафчик, влез в чистый комплект зеленой формы, такой же, как была у меня шестью годами ранее, во время учебы в Сент-Луисе. У металлической раковины мы с Шахом до локтя намыли руки коричневым йодистым мылом.

Мягко, но как-то сдержанно, словно он знал больше, чем хотел рассказать, Шах суровым тоном сообщил: «Этот человек болен, – пинком ноги по алюминиевой панели отключив воду, он продолжал: – Если мы сегодня его не прооперируем, он умрет». Я ничего не ответил. Это была моя первая операция на сердце, и я понятия не имел, что мне говорить или делать. Могу ли я задавать вопросы, чтобы узнать как можно больше? Может, мне лучше молчать и не путаться под ногами?

Вернувшись в операционную, мы облачились в стерильные халаты, перчатки и синие маски. В помещении все было серым, бежевым или синим, за исключением яркого многоцветия хирургических шапочек. Шах надел на глаза малюсенький бинокль, напоминающий очки, в которых работают ювелиры. Он был привлекательным, высоким, поджарым мужчиной, с аккуратно уложенными, как у болливудского актера, иссиня-черными волосами, частично скрытыми под его расписанным турецкими огурцами колпаком. «Стой тут, рядом со мной, но ничего не трогай», – скомандовал он мне. Он взялся за стерильный пластиковый чехол потолочной лампы и слегка подправил свет.

Пациенту уже провели интубацию и сделали наркоз, и он уже напоминал мне очередного кадавра. Он был обвит целым пучком трубок и проводов. Все было готово к операции.

Шах скальпелем разрезал кожу над грудной костью. На месте разреза тут же проступило ожерелье темных кровавых капель. Похожей на гладильный пресс циркулярной пилой Шах сделал один вертикальный надрез вдоль грудины. Его ассистент быстрыми движениями прижег каутером[25] мелкие кровоточащие сосуды, над каждым из которых появлялось малюсенькое облачко белкового дымка. С помощью ретрактора из нержавеющей стали они раздвинули грудину, открывая розово-желтое содержимое грудной клетки. С хирургическими щипцами и скальпелем в руках Шах разрезал серебристую оболочку перикарда. Под ней скрывалось невероятное зрелище – яростно танцующее сердце. Я вспомнил то, что видел тем знойным летом в Сент-Луисе, но то, что сейчас было перед моими глазами, разительно отличалось от бурого высохшего сердца моего безымянного кадавра. Это сердце было розовым, как сырая курица; в какой-то момент мне показалось, что оно было единственным подвижным предметом в помещении. К правому предсердию и аорте быстро подшили катетеры. С их помощью аппарат сердечно-легочного кровообращения будет поддерживать жизнь в нашем пациенте.

Сам аппарат был бежевым ящиком размером с небольшой холодильник, украшенный головокружительным количеством трубочек и циферблатов. Чтобы прогнать из трубок воздух, в него заранее был накачан соляной раствор. Шах подключил трубки аппарата к катетерам в груди пациента и сказал перфузиологу, что можно включить аппарат. Когда аппарат включился и жизненная влага крови направилась в его недра, сердце удивительным образом стало уменьшаться в размерах. Оно все же продолжало биться, но заметно слабее и медленнее.