Газетчик - Александр Молчанов

– Откройте, милиция.

Потом он потянулся к звонку, чтобы позвонить еще раз, но нажать не успел. Грохнул выстрел, и прямо напротив его лица в двери появилась круглая дырка, из которой вылетела 25-граммовая свинцовая пуля Бреннеке. Охотники называют ее турбинкой.

Кораблев начал что-то подозревать после второй перемены. К четвертому уроку он понял, что остальные учителя за ним следят, а после пятого урока, кажется, даже ученики стали замечать, что происходит что-то не то.

Сначала Кораблев решил, что у него паранойя, но когда химичка чуть было не сунулась за ним в мужской туалет, понял, что нет, не паранойя. Без труда оторвавшись от химички в толпе орущих и бегающих по коридору детей, он поднялся в кабинет к Мокину, который, кроме истории, преподавал НВП. Кабинет был небольшой, перегороженный железной решеткой. За ней хранилось оружие. У двери стоял стол, за которым сидел Мокин.

– У нас в школе происходит что-то странное, – сказал Кораблев.

– Присядь, – сказал Мокин. Кораблев присел на краешек стола.

– Прежде всего скажи мне вот что. Ты это сделал?

Мокин так и впился взглядом в лицо Кораблева.

– Что?

– Ты имеешь к этому отношение?

– К чему?

– Нина Шарова.

– Что?

Кораблев почувствовал себя очень странно. Он не знал, как реагировать на то, что он только что услышал. Возмутиться? Ясно и недвусмысленно заявить о своей невиновности? Любая реакция казалась ему недостаточной.

– Что за бред?

– Пергамент говорит, что милиция подозревает тебя.

– Это бред.

Мокин наконец отвел взгляд.

– Я тоже так считаю. Я не верю в то, что ты это сделал. Не знаю, с чего она взяла. Но она и остальных настроила против тебя. Теперь они сами себя так запугали, что их будет сложно переубедить.

– Переубедить в чем?

– В том, что ты никого не убивал.

– Убивал?

– Они так думают.

– Я должен кого-то в чем-то убеждать?

– Это будет непросто.

– Да я на нее в суд подам.

– Не делай глупостей.

– Я сейчас ей выскажу все, что об этом думаю.

– Коля, успокойся.

– Не успокаивайте меня! Вы понимаете, что это клевета? Вы же все время рассказываете школьникам о сталинских репрессиях. О доносах. Вот это что, не репрессии? Не доносы? У нас что, тридцать седьмой год на дворе? Я это так не оставлю.

– Коля, приди в себя, – внушительно сказал Мокин. – Ситуация для тебя непростая. Если попробуешь идти напролом – навредишь сам себе.

– Да? А по-моему, ситуация очень простая. Проще некуда. Я сейчас пойду к ней и скажу все, что я об этом думаю.

– Ладно, иди, если хочешь все испортить.

– И пойду.

– Иди.

Кораблев вышел из кабинета Мокина, хлопнув дверью. Он сбежал по лестнице и ворвался в учительскую. В учительской сидели химичка, Ольга Николаевна, Рыбник и Людмила Ивановна. Увидев Кораблева, все оставили разговор, который вели до этого, и замерли, не спуская с него глаз.

Кораблев пересек учительскую и подошел к Людмиле Ивановне. Он поднял руку и погрозил ей пальцем.

– Знаете что… – начал он, но закончить не успел. Людмила Ивановна вскочила, с грохотом уронив стул, прижалась к шкафу с методическими пособиями и заорала неожиданно низким голосом:

– Спасите! Убивают!

Пшеницын сидел на полу и тупо смотрел на дверь с дыркой от пули. Несколько секунд он не понимал, почему он сидит на полу и смотрит на эту дверь. С ним произошло что-то вроде мгновенной амнезии. Потом он медленно обернулся и посмотрел на серую полоску на бетоне, оставшуюся в том месте, где пуля чиркнула по стене.

Дальше он увидел саму пулю, которая ударилась о металлическую дверь напротив, сплющилась, отскочила и упала на пол. Пуля лежала за его спиной на расстоянии вытянутой руки. Пшеницын наклонился и поднял ее.

Пуля была тяжелая. То, как она была расплющена, говорило о сверхъестественной мощи, которую она в себе несла. Теперь эта мощь исчезла, закончилась. Это был труп пули, воспоминание о пуле.

Пшеницын понял, что прямо сейчас на этом холодном полу мог лежать не труп пули, а его труп. Если бы эта пуля прошла чуть левее. Пшеницыну стало обидно, что его могло не быть. Он вдруг вспомнил, как играл в детском саду. Как мама пела ему песни под гитару, качая головой влево и вправо. Вспомнил день рождения, когда дедушка подарил ему танк на батарейках. Как бабушка читала ему сказку «Аленький цветочек». Вот это: сказка, танк, мамина песня – все это и есть он. Он, Павлик Пшеницын, которого так любят. И как можно ненавидеть его настолько, чтобы хотеть убить? И как может быть так, что его не будет? Не будет этого танка, сказки и маминой улыбки? Эта мысль привела его в бешенство.

Пшеницын машинально положил пулю в карман и встал. Он потянулся к кобуре и достал из нее пистолет Макарова. Он никогда раньше не убивал людей. Что ж, все когда-нибудь случается в первый раз. Сейчас он был готов убить человека, который едва не убил его самого.

Но еще он прекрасно понимал, что этот человек, который его уже однажды едва не убил, все еще хочет его убить. У него есть ружье и еще несколько 25-граммовых пуль Бреннеке, которые охотники называют турбинкой и которые способны завалить огромного медведя. Пшеницын твердо решил выстрелить первым в тот же момент, когда увидит человека, который сейчас стоит за этой дверью.

Но и рисковать понапрасну он не хотел. Поэтому он отступил. Он не стал стучать и звонить в дверь. Он спустился и вышел на улицу. Обошел дом и по пожарной лестнице поднялся на пристройку. Он давно заметил, что пристройка подходит как раз к окнам Зуевых. Подошел к окну. Форточка в комнате Алексея была открыта. Пшеницын засунул руку и открыл окно. Затем снял ботинки и поставил их на подоконник. Оставшись в носках, он залез через окно в квартиру. Прислушался.

Где-то в глубине слышались бормотания и всхлипывания. Потом послышался вой. И снова бормотание. Они повторялись через одинаковые промежутки времени – раз в несколько секунд.

Пшеницын пошел к двери. Он смотрел на дверь так пристально, что у него заболели глаза. Когда шел от окна к двери, он что-то заметил боковым зрением. Что это было, он сразу не сообразил. Даже не повернулся в ту сторону, настолько был сосредоточен на двери, бормотании и вое, который слышался из комнаты.

Пшеницын несколько раз вдохнул и выдохнул, а потом сказал себе: сейчас ты его убьешь. Ты готов? И сам себе ответил: да, я готов.

Он поднял пистолет и босой ногой тихонько отворил дверь. Бормотание и вой усилились.