Феликс Дзержинский. Вся правда о первом чекисте - Сергей Кредов

По крайней мере, он теперь в безопасности. Социал-демократы в Германии – респектабельные люди. Но дальше…

«И тем сильнее у меня сжимается сердце, когда я думаю об ужасах людской жизни, и я опять вынужден спуститься с вершин в долины, в норы. Через несколько дней я буду в Кракове, где поселюсь на постоянно. Оттуда пришлю адрес».

Значит, скоро опять провожать его в Сибирь…

Сосредоточиться на революционной работе Феликсу все же пока не удается: мешает «враг». На личные нужды ему стыдно просить деньги у партии; он вынужден обращаться за финансовой помощью… к жене, ожидающей суда в тюрьме. Дзержинский успел «посетить мамочку» – нелегально побывать в Варшаве. Из его письма Софье Сигизмундовне 31 марта 1911-го:

«Здоровье мое с каждым днем все ухудшается. Я должен ехать на юг, в Италию. Пришли поэтому мне те 25 рублей, сам тебя уже об этом прошу. Адрес мой для денег: Австрия, Краков, ул. Тополиная, Анне Тржеминской.

Сомневаюсь, что теперь уже увижу вас когда-нибудь.

Предполагалось, что я поеду на постоянную работу в Берлин… Однако дела складываются так, что сегодня я еду в Берлин лишь на несколько дней, а потом вернусь сюда и, вероятно, поселюсь здесь опять на продолжительное время. За мое неожиданное посещение мамочки мне досталось здорово, и я должен буду отказаться от такого рода экскурсии.

Ты, однако, Зося, не сердишься за эту поездку, не правда ли? Сидеть здесь тяжело, хотя я признаю, что необходимо. Я… хотел бы вырваться из серой краковской жизни».

Денег (на личные нужды) нет, болезнь легких обострилась, жена в тюрьме, только что родившегося сына неизвестно, куда определить… Кому об этом рассказать? Альдоне (15 ноября 1911-го из Кракова):

«Это было тяжелое время для меня. Моя жена Зося пошла по моим следам – и попалась. Теперь уже год прошел, как она в тюрьме. В июне она родила там дитя – Ясика. Трудно описать, что она там должна была перенести. Теперь был суд, и ей дали ссылку на вечное поселение в Сибири. Ее вышлют через пару месяцев, а может быть, и раньше. До сих пор ребенок был с ней, так как кормила сама, но взять его с собой не сможет, ибо малышка не выдержал бы такого пути. Вот и не знаем, как быть с Ясиком. Я страшно хотел бы, чтобы он был со мной, но боюсь, что не сумею обеспечить ему должного ухода, так как не имею об этом понятия. Родители Зоси не смогут его взять к себе, так как есть только больной отец и мачеха. Наверное, было бы лучше всего отправить его на несколько месяцев в деревню в чьи-нибудь надежные и опытные руки. Альдонусь моя, не можешь ли ты мне что-либо хорошее посоветовать? Я мог бы платить в месяц по 15 рублей… Я еще не знаю Ясика, даже по фотографиям, однако так его люблю и так он мне дорог. А Зося – такая сильная и устоит во всех трудностях».

Годы пребывания Дзержинского за границей, несмотря на выпадавшие ему невзгоды, могут показаться самыми счастливыми в его жизни. Партия его финансирует, при необходимости отправляет в санатории, доверяет ему значительные средства для нелегальной работы.

В начале 1910 года, в третий раз бежав из ссылки (он был определен на вечное поселение в село Тасеево Енисейской губернии), Дзержинский больше месяца лечился в Италии на Капри, где каждый день встречался с Горьким. После очередного «погребения» в каземате Варшавской цитадели, этапа в Енисейск, тягот рискованного побега – солнечная Италия и разговоры со знаменитым писателем! Чего еще желать? Но надсмотрщик-совесть в Дзержинском не дремлет. Ему стыдно чувствовать себя почти счастливым. При первой возможности, обуздав «врага», засевшего в легких, он устремляется в Краков. И там узнает самое для себя неприятное: связь с низовыми организациями СДКПиЛ опять прервалась. В русской Польше – аресты, провалы, вызванные несоблюдением правил конспирации или работой провокаторов. Варшавская организация грозит разорвать отношения с заграничным бюро. Он должен – должен! – перебираться на нелегальную работу в Варшаву.

Но ведь сейчас, после третьего побега, для Феликса «засыпаться» – смерти подобно. Ему грозит уже не ссылка на вечное поселение, а каторга с кандалами на ногах, без шансов ускользнуть. Финал. Вожди партии опасаются лишиться Дзержинского. Правда, желающих сменить Берлин на Варшаву, а затем на Сибирь, помимо него, не отыскивается. Он пишет Тышке:

«Если же я все-таки буду арестован, тогда мой пример даст вам право требовать поездки на подпольную работу от других».

Наконец согласие от правления получено. В рядах польско-литовских эсдеков в России назревает бунт: они угрожают отсоединиться от заграничного бюро. В январе 1912 года Юзеф с паспортом на имя Леопольда Велецкого отправляется в польскую столицу, кишащую шпиками, каждый из которых знает его приметы и характерную походку «с подскоком». Юзеф ездит по городам Польши, участвует в партийных конференциях. Возвращается ненадолго в Краков, Берлин, чтобы доложить правлению о положении на местах. В апреле он прочно обосновывается в Варшаве. Пять месяцев удается Дзержинскому ускользать от слежки. Но неизбежное произошло: 1 сентября царские полицейские арестовывают его в последний, шестой раз. Верный себе, Феликс заявляет в момент задержания, что вся нелегальная литература, найденная полицейскими при обыске, принадлежит ему, а не хозяину квартиры. Заглянем напоследок в список изъятого: гектограф, партийные газеты, прокламации… Административное правонарушение, по европейским меркам…

Последующие четыре с половиной года – самые мрачные в жизни Дзержинского. Почти все это время он в кандалах – то в одиночках, то в переполненных камерах, среди умирающих от тифа и туберкулеза. Через полтора года после ареста, в конце апреля 1914-го, суд приговаривает его к трем годам каторжных работ за побег с поселения. При этом продолжается расследование его антиправительственной деятельности в 1910–1912 годах. И там тоже светит каторга. А затем вечное поселение.

Из рук вон плохо обстоят дела и на воле. В условиях мировой войны передвижения революционеров из страны в страну прекратились. И законодательство стало строже. Заграничные лидеры СДКПиЛ в немецких тюрьмах или концлагерях. Социал-демократы перегрызлись между собой из-за отношения к войне. Большинство из них поддержали свои правительства, проголосовали в парламентах за предоставление военных кредитов. Царская охранка не может поверить своему счастью. Еще недавно власти не знали, что противопоставить террору и социалистам. И вдруг все «сдулись». О некогда страшных эсерах вообще не слышно (их подкосило и предательство руководителя боевой организации Азефа: оказалось, самые большие в стране мерзавцы и провокаторы – среди лидеров этой партии). Только большевики иногда напоминают о себе антивоенной пропагандой, но их можно не принимать всерьез, ведь они не ведут агитации в окопах. Горстка демагогов…

Феликс в своих письмах к близким, как обычно, выражает надежду на скорую встречу, вновь и вновь заверяет, что сомнения в правильности избранного пути ему неведомы. Он стремится быть верным себе. И тут же признается, что теперь частое для него состояние – апатия, жизнь в состоянии «какого-то оцепенения», «душевной неподвижности», «жизнь без жизни». «Порой кажется, что я уже весь превратился в само терпение без всяких желаний и мыслей и завидую тем, кто страдает и обладает живыми чувствами, хотя бы самыми мучительными» – вот это ближе к истине, и опять – Альдоне.