В погоне за призраком, или Испанское наследство - Питер Марвел

– Ты и сам не заметишь, как ухватишь Фортуну за волосы, мой мальчик! – убежденно говорил он. – Эти острова – сущий рог изобилия для делового человека! Ты не будешь успевать ловить дублоны, которые будут сыпаться тебе прямо в руки! Только держись меня! – строго добавлял он, поднимая вверх толстый указательный палец, украшенный массивным золотым перстнем с печатью. – Не доверяй никому и помни, кто твой благодетель!

Уильям старательно пытался выяснить, с чего он должен начать свою службу, но тут речи Абрабанеля становились несколько расплывчатыми и он просил Уильяма еще немного потерпеть.

Уильям испытывал некоторую растерянность от такой неопределенности и однажды поинтересовался, что думает об Абрабанеле сэр Кроуфорд. Фрэнсис выслушал юношу, внимательно посмотрел на него и высказался весьма фамильярно:

– Твоему Абрабанелю палец в рот не клади. Он себе на уме, эта старая жидовская торба. Он не из тех, что зарывают в землю свои таланты, его смоковница плодоносит как заведенная. Пожалуй, он смог бы выкупить собственную душу у дьявола, если бы имел в ней хоть какую-то надобность! Я снимаю перед ним шляпу, Уильям!

Уильям был удивлен как столь странной для джентльмена манерой изъясняться, так и весьма двусмысленной аттестацией персоны банкира. Но после некоторого раздумья он признал ее удовлетворительной, отнеся некоторую цветистость образов на счет присущего Кроуфорду оригинального мышления. Он тоже считал Абрабанеля весьма ловким человеком и помнил, что только благодаря банкиру перед ним открывается огромный мир, полный самых разных возможностей.

Абрабанель не оставлял Уильяма своим вниманием ни на минуту, особенно после того, как однажды Уильям задал ему невзначай вопрос о том, что он думает о спасенном от гибели человеке. Уильям чувствовал, что между банкиром и Кроуфордом отношения становятся все более натянутыми. Ему было неприятно это осознавать, хотя было ясно, что причинами неприязни были и принадлежность к разным сословиям, и разное вероисповедание, и противоположные представления о целях жизни и способах их достижения.

В своих суждениях о Кроуфорде банкир был гораздо осторожнее.

– Чужая душа потемки, мой мальчик! – признался он, осторожно поглаживая пухлой ладонью свои гладко выбритые щеки. – Сэр Кроуфорд, несомненно, достойный джентльмен, но молодому человеку не стоит брать с него пример. Всяк сверчок знай свой шесток, как говорится. Я не большой моралист, но мне показалось, что этот человек не всегда следует заповедям Господним. Кажется, он вообще большой грешник. Во всяком случае, мне так показалось. Скажу тебе честно, сердце мое трепещет от радости, когда я думаю, что скоро мы избавимся от общества этого англичанина.

После этого Уильям окончательно запутался, хотя Якоб Хансен со своей стороны все-таки попытался внести некоторую ясность:

– Старик попытался уговорить этого треклятого Кроуфорда вложить деньги в экспедицию на африканское побережье в Сан-Луи или Порт-Джеймс за черными рабами, но тот заявил, что его вообще не интересуют ни рабы, ни долговременные коммерческие операции. Но зато он высказался на тот счет, что будто готов купить у Абрабанеля «Голову Медузы». По-моему, он просто хотел перевести разговор в другое русло. Но Абрабанель принял это всерьез, предложил свои условия, начался торг, который ничем так и не закончился... Одним словом, они расстались крайне недовольные друг другом. Но мне этот Кроуфорд, признаться, тоже не нравится. Ведет он себя странно, а порой и откровенно вызывающе. Иногда его весьма трудно понять.

В последнем пункте Уильям был согласен с Хансеном, но все же его по-прежнему терзали сомнения. Он стремился видеть в людях их лучшие стороны, хотя с грустью допускал, что большинство людей предпочитает в своих действиях опираться именно на дурные наклонности себе подобных. Недоверие, которое постепенно начинали испытывать его спутники к человеку, ими же спасенному, было ему неприятно.

Однако прислушиваться ему приходилось прежде всего к словам Абрабанеля. Об этом Уильям вспоминал в последние дни особенно часто. Прибытие на остров означало новую веху в его жизни, которая должна была уже целиком протекать под руководством патрона.

Измученный бездельем и неопределенностью, Уильям нетерпеливо ждал, когда сойдет на берег.

– Боцман на бак! Приготовить оба якоря к отдаче!

– Якоря к отдаче готовы!

С капитанского мостика раздались долгожданные команды, вскоре за которыми последовал и грохот якорных цепей, приведший пассажиров в радостное возбуждение.

– Приспустить якорь!

– Приспустить до воды!

– Правый якорь приспущен!

– Левый якорь приспущен!

Якоря с плеском ушли в воду, подняв со дна песок и миллионы воздушных пузырей.

Приказ Абрабанеля о том, чтобы Харт садился в шлюпку вместе с ним, прозвучали для него самой распрекрасной музыкой.

«Голова Медузы» бросила якорь, а первая же шлюпка доставила на берег Абрабанеля и его спутников, включая сэра Фрэнсиса Кроуфорда.

К изумлению Уильяма, на пристани их встречал сам губернатор Барбадоса сэр Эдуард Сэссил лорд Джексон с украшенной лентами тросточкой в одной руке и со своей супругой леди Мэри Джексон, занявшей локоть другой. Милорд оказался столь любезен, что тут же пригласил господина Давида Абрабанеля погостить у него вместе со своими спутниками.

Губернаторский дом поразил Уильяма своими размерами и комфортабельностью. Он и не предполагал, что жизнь в колониях может почти ничем не отличаться от жизни в просвещенных европейских столицах. Правда, речь шла о знатном вельможе, но до сих пор Уильям полагал, что даже наместники английского короля живут на рубежах империи в условиях куда более скромных, так сказать, более соответствующих их полувоенному статусу.

В глубине души он ожидал увидеть губернатора в кирасе, окруженного чиновниками и офицерами, склонившегося над картой острова в кабинете, чьи стены увешаны старинным оружием, гравюрами и планом фортификационных сооружений.

Однако губернатор Барбадоса лорд Джексон оказался субтильным, почти крошечным человеком, чрезвычайно склонным к щегольству. Особое пристрастие он питал ко всякого рода кружевам и лентам, посему в них буквально утопали и его маленькие белые ручки, и остренький, чисто выбритый подбородок. Даже тупоносые туфли его на высоких каблучках были отделаны особого рода лентами с золотыми пайетками. При всем при том манеры этого маленького тщеславного человечка отличались удивительной властностью и даже в какие-то моменты вздорностью. Уильям заметил, что лица, сопровождавшие губернатора, поглядывали на него с некоторой опаской и не вступали с ним даже в незначительные пререкания.

– О, «Галантный Меркурий»[18] наведывается и к нашему попугайчику, – прошептал да ухо Харту сэр Фрэнсис.

К гостям губернатор отнесся с преувеличенным радушием, сердечно приветствовал господина Абрабанеля, о котором был явно наслышан, осыпал комплиментами прекрасную мисс Элейну, выразил сочувствие чудесным образом спасшемуся сэру Кроуфорду и даже нашёл несколько милостивых слов в адрес совершенно захлебнувшегося в этом словесном водопаде Уильяма.