А за околицей – тьма - Дарина Александровна Стрельченко

следом. Что-то ужалило сквозь подошвы, полыхнуло по ногам, по телу, метнулось в шею, толкнулось горячим в лоб, в самую макушку – и вылетело прочь. Ярина, сама не зная с чего, засмеялась, крепче ухватилась за руку яги и кивнула:

– Идём!

Глава 7. Керемет

Хтони цветы красивы, Хтони пути кривы.

Хтони круты обрывы, короток крик совы.

Там и бутон обманчив, там и по стеблю яд,

Там улыбался мальчик. Там засыпала я.

Не повторяй, Ярина, тёмной моей тропы.

Хтони цветы красивы. Хтони цветы мертвы.

Качались ели – мерно, скупо, будто тяжёлые маятники, ходили по небу. Тропа сузилась, и не прошли они десятка шагов, как изба скрылась с глаз, погасло окно.

– Нюлэсмурт шутит, – негромко сказала Обыда, перешагивая бурелом. – Не споткнись.

– А обратно как выйдем?

– Обругаем его да выйдем. А не поможет – придётся наоборот дорогу пересказать. Так что запоминай, где идём.

– А ты помнишь? Знаешь, куда идти?

– Здесь каждый раз тропинки меняются. Не было такого, чтобы трижды по Хтони одной дорогой пройти. Есть тут свои леса, реки, свои деревни есть. Но между ними пути всякий раз иные. Кроме одного.

Трещало вокруг, словно костры пылали, но не было ни огонька, ни пламени, только от земли поднимался хищный жёлтый свет, будто в подземных пещерах бушевали пожары.

– Пусто как, – пробормотала Ярина.

– Тебя боятся, – усмехнулась Обыда. Ярина глянула недоверчиво, крепче сжала её ладонь. – Ладно, глазастая, чего сердишься? Нельзя в Хтони сердиться. Тут среднее чувство серым делается, злое – чёрным. Смеяться тут надо, Ярина, смелым быть, храбрым, в сто раз храбрей, чем в Лесу. Лес и слабым помогает – Хтонь и сильных испытывает. Нечего хмуриться. Посмотри-ка – вон, впереди уже Терем видно.

Ярина с опаской подняла голову. Тёмная, устланная листьями тропа качнулась, топь по обе стороны потянула взгляд; повлекло в изумрудные разводы, в медленные тугие воронки. С трудом оторвавшись, Ярина взглянула, куда показывала яга. И обомлела, едва не оступившись.

– То-то, – довольно ухмыльнулась Обыда. Ярина подалась вперёд, щурясь, впитывая всем существом то, что видела. Захотелось раскинуть руки, побежать туда, но яга держала крепко. Хлопнула по плечу, возвращая в явь: – Больно-то не заглядывайся. Красиво, нечего сказать. Светло. Но наше с тобой Пламя – Лиловое, не Золотое.

Показалось, будто там, вдалеке, где вставало сияние, зазвучала музыка – тихая, но в самое сердце. А яга говорила – будто пела; мягко слова ложились на звуки.

– Наше с тобой Пламя земной силой питается, из пещер тянет, из корней, из гор. Белое ещё есть – у Утра, например, у Дня, у тех, кто силу черпает от неба, от солнышка, от озёр и речек, от полей широких. У царевен Золотое Пламя сама память питает, ну да про это тебе рано пока… Чёрное ещё есть – про него только в сказках сказывают: ничьё, бесчувственное, в самом сердце Хтони горит. – Обыда качнула головой куда-то вдаль, задумчиво помолчала. – Поделиться можно любым Пламенем, если захочешь, – с тем, у кого силы хватит его принять. Но если уж смешиваешь – осторожно надо, осторожно! Неумеючи смешаешь разное Пламя – разрыв-трава сладкой водицей покажется!

Ярина помотала головой, будто только что разбудили. Тонкая лиловая змейка скользнула из рук Обыды, обвилась вокруг шеи, тут же скатилась по расшитому платью в болото, зашипела, поплыла вглубь.

– Помни, что у тебя внутри, – тихо проговорила яга и подтолкнула вперёд. – Айда. Мимо самого двора пройдём, успеешь разглядеть. Но околицы не касайся, травы их не рви – замараешься золотом, долго пролежишь. Поняла?

– Поняла, – шепнула Ярина, послушно ступая по влажной тропе.

Она изо всех сил вглядывалась во встающий впереди Терем – в белом сиянии, с золотыми башнями, с витражными оконцами и кудрявыми яблонями, клонящими ветки за высокую ограду. Чем ближе, тем шире становилась тропа, тем светлей росла трава по обочинам. Кое-где выглядывали рубиновые ягоды, серебристые цветы. Задышалось вдруг легче; знакомым Лесом пахну́ло среди болотной топи, среди чёрного перца и пряных подгнивших рос. Оказавшись в сотне шагов от Терема, Ярина умоляюще оглянулась:

– Пошли быстрей!

– Нельзя тут спешить. Быстро подойдём – обожжёмся, и глаза сжечь может. Тут ведь другое Пламя правит, Ярина, сказала же. Не наше.

Показались уже и витые лесенки, и хрустальные переходы, и резные ставни, и зелёная шёлковая листва, на которую так приятно было глядеть среди слякоти, синих елей, гудящего тёмного сосняка. По листьям прыгали блики, совсем как летним утром от солнца, но здесь, в Хтони, даже над Теремом солнца не было, стояло только тихое зарево – не дрожало, не падало, ласковой короной окружало сказочный дворец.

А там, за оградой… По золотой траве медленно шла высокая красавица в длинном платье. Лилось от неё сияние – будто от огонька в лесу: тёплое, тихое. В волосах Ярина различила венок, но что за цветы – не поняла: вроде и купальницы, а вроде крупней, нежнее… За руку женщина держала девочку – чуть постарше Ярины, в белом платье, с волосами, в которые вплетены были те же крупные бархатные купальницы…

– Кто это? – спросила Ярина. Против воли потянулась вперёд, забыла про всё, что Обыда говорила. Изо всех сил захотелось туда, к свету, к Терему, к светлой этой незнакомке, к девочке этой – после тёмной избы, после мрачного двора, от угрюмой Обыды, от тревожного леса, где что ни шаг – то загадка…

– Царевна это с ученицей свой, – сказала Обыда мягко. Тут же грозно одёрнула: – Куда к околице полезла? Велела же, не трожь!

– А зайти нельзя? – с надеждой спросила Ярина. – Хоть на миг?

– Кто ж нас пустит.

– А если разрешения спросить? – не сдавалась Ярина, вглядываясь, впитывая и свет, и ласковые слова – не разобрать отсюда, но слышно было певучую речь, тихую песню, которую пела женщина девочке…

– Я́ги с царевнами не якшаются, – покачала головой Обыда. – По разные мы стороны, понимаешь? Как отражения в зеркале. Встретиться можно. Увидеть друг друга можно, если сильная, если пропа́сть не боишься. А заговорить – нельзя. Заговоришь – проложишь дорожку, качнёшь Равновесие.

Полыхнул гром, и от земли, там, где, потрескивая, затихал жёлтый свет, поднялись крохотные огни – такие же золотистые, как зарево над Теремом. Поплыли под уханье сов, под журчание невидимого ручья, впадавшего в нравную Калмыш. Три огонька коснулись Ярины: сели на щёку, на рукава, но не погасли, только обдали теплом, прозвенели едва слышно и повлекли за собой,