Бунт при Бетельгейзе - Евгений Гаркушев

Счастье его было недолгим. Через пару часов к дрейфовавшему в черных просторах космоса катеру пристыковался линейный крейсер межгалактической полиции. Эдика заковали в наручники, препроводили на борт полицейского корабля и швырнули в клетку.

— Убийца! — глядя на него с ненавистью, сказал один из копов. — Теперь-то ты не скоро на свободе окажешься. Можешь быть в этом уверен, подонок. Если бы ты попал к нашим коллегам из Баранбау — тебя бы на месте шлепнули. Как просили они, чтобы тебя им отдали! Но наш капитан — кремень. Повезло тебе, отконвоируем тебя в пересыльную тюрьму на Эпсиолне Эридана. Только не радуйся сильно, тебя и там достанут. Да… Это уж точно.

— Слушай, — Эдик припал к решетке «обезьянника» и жарко зашептал: — Я, между нами говоря, очень богат. Дедушка оставил мне в наследство бубличную фабрику на Амальгаме-12… Большую такую фабрику. Больше, чем ты можешь себе представить!

— Определить наказание в виде ста тридцати двух лет пребывания в колонии общего режима астероидного типа по выбору министерства юстиции, — закончил чтение длинного приговора судья, вытер пот со лба и стукнул деревянным молотком по полированному столу. Ручка молотка обломилась, и набалдашник, отскочив от гладкой поверхности, красиво вращаясь, полетел в зал. Однако угрозы для людей он не представлял — публики было мало, несколько репортеров да пара темных личностей, работающих то ли на правительство, то ли на мусонов. Набалдашник шлепнулся в задних рядах, попрыгал под креслами и затих.

За время судебных заседаний, длившихся без малого год, Эдик Цитрус не раз доводил судью до белого каления. Он бессовестно врал, рассказывал неправдоподобные байки, требовал очных ставок, давал показания и тут же отказывался от них. К большому сожалению судьи, до «шлюза», как называли высшую меру в органах юрисдикции межпланетного пространства, проделки Эдварда не дотягивали. Законы межпланетных территорий отличались мягкостью и терпимостью даже к закоренелым коскам, сомнения истолковывались, в пользу подсудимого, выдачу пойманных в космосе преступников на планеты правила не предусматривали. За все преступления судили здесь — на орбитальной станции у Эпсилона Эридана, в самом большом астероидном поселении Галактики. Именно отсюда коски направлялись в колонии разных миров.

— Спасибо, ваша честь! — во весь голос заорал Цитрус. — Было так приятно с вами познакомиться! Общение с такой высокоинтеллектуальной и гуманной личностью доставило мне подлинное удовольствие. Несказанное удовольствие! Сказочное удовольствие! Я словно бы…

— Уведите его, — попросил судья, наливаясь краской. — Приговор обжалованию не подлежит. Так что надеюсь, в ближайшие сто тридцать два года я вас не увижу, Цитрус!

Судья, наконец, осознал, что сегодня — последний день процесса, и улыбнулся искренне, совсем по-детски. Можно было подумать, будто он выиграл в лотерею крупную сумму денег.

— Не забуду вашу доброту, — крикнул Эдвард вслед удаляющемуся прыгающими шагами судье — не так-то легко сохранять степенную походку при силе тяжести в десять раз ниже земной. — Хотя шестнадцать лет вы мне зря накинули. Не вступал я ни в какие сговоры, действовал сугубо сам, по собственной инициативе! Я вообще всегда работаю один — никому в этом мире нельзя доверять!

— Как частное лицо скажу тебе: заглохни, погань! — обернулся от дверей снявший парик с потной лысины судья. — Голоса твоего уже слышать не могу.

Конвоиры подхватили Эдварда под руки и потащили по темному коридору к грузовому кораблю, предназначенному для перевозки заключенных внутри планетных систем.

— Куда, куда меня везут, граждане начальники? — обратился Цитрус к конвоирам, как только судья скрылся из вида. — Я не хочу на Лямбду Большого Пса! Там, говорят, открытым способом добывают плутоний, а скафандры защиты дают рваные. Сто тридцать два года я там точно не протяну — пусть на плутонии парятся те, у кого срока короткие! И на Дзету Змееносца не хочу. Там «красная» зона, всё по звонку, слова лишнего не скажи…

— Да уж, слова не сказать, без этого ты точно помрешь, — хохотнул низенький толстый конвоир, похожий на большой воздушный шарик. — А насчет колонии не переживай, отправят тебя на Бетельгейзе, как инвалида. У нас система гуманная, на тачку не поставят. Колония номер шесть на Бетельгейзе — место, что надо. Работа легкая, условия хорошие…

При этом толстый конвоир почему-то гадко ухмыльнулся.

— Что еще за номер шесть? Почему номер шесть? — всполошился Эдвард, поглаживая культю левой руки. — Там много колоний, что ли?

— Нумерация сквозная по всей Галактике, — сквозь зубы бросил другой конвоир. — Если бы не твое увечье, давно бы ты резиновой палкой по рогам схлопотал. Помалкивай да шагай вперед!

Цитрус счел за лучшее замолчать на некоторое время. Обидно, конечно, потерять руку. Все копы, которым он твердил, что у него началось заражение, в ответ только смеялись, называли грязным убийцей и отъявленным мерзавцем. Рука рукой, но сколько уже бонусов он получил благодаря ее потере! Палкой вот сейчас не ударили. Да и срок ему определили не триста сорок лет, как планировалось изначально, а всего сто тридцать два. Можно даже выйти на свободу, если очень повезет. Продолжительность жизни всё увеличивается…

Потом, режим содержания. Эдварду полагался дополнительный паек, и теперь его отправят на Бетельгейзе, а не на плутониевые рудники. Неплохо! Руку, если разбогатеешь, можно пришить. Донорскую. Главное, проследить, чтобы была не очень волосата — а то с браслетом неудобно носить, волосы вырываются. Ну и негритянскую руку, наверное, всё же не надо. Хотя и стильно, но как-то больно вызывающе — одна белая, другая черная… А пока достаточно и простого протеза — куска пластика с крючком на конце. А лучше всего руку клонировать, правда, это стоит в пять раз дороже…

— Грузись! — прервал размышления Эдварда конвойный. — Сейчас на распределительный пункт тебя повезут.

Грузовик выглядел не слишком презентабельно. Ржавые пятна на боках, треснувшее и залитое герметиком стекло в одном из иллюминаторов, половина габаритных огней не горит.

— А я думал, сразу на Бетельгейзе, — вздохнул Эдвард. — Хочется, знаете ли, домой!

— То есть как домой? — удивился худой конвойный. — Ты с Бетельгейзе, что ли?

— Нет. Но, если учесть, что мне приведется провести в той колонии сто тридцать два года, полагаю, она станет моим домом. До сих пор я не задерживался на одном месте так долго.

— Ты серьезно собираешься дожить до конца срока? — спросил толстяк-конвоир. — Протянуть на астероидах сто тридцать два года?

— Почему нет? Если уж меня не смогли достать здесь люди Швеллера и Иванова… Полагаю, и там им это будет затруднительно сделать. Да и зачем? Денег я уже точно им не отдам. Как, кстати, на Бетельгейзе можно что-то заработать? Я слышал, в колониях работают. А кто работает, тот получает зарплату. Так ведь?

— Если будешь вкалывать весь день, копеек тридцать тебе заплатят, — хмыкнул толстяк. — Потому что варежки, которые вяжут коски в этой колонии, покупают крайне неохотно. Разве что всякие государственные ведомства, вроде полицейского департамента, за бесценок. Вот и приходится вашему брату париться практически даром. Были у меня варежки с Бетельгейзе прошлой зимой… Чуть руки не отморозил! И это на орбитальной станции, где температура не опускается ниже пятнадцати градусов! А еще, там вроде добывают золото. Но платят за это такие же гроши. Так что, по мне лучше уж варежки вязать.