Мертвые хорошо пахнут - Эжен Савицкая

Белыми ногами, кровящими из-за того, что катили сферу, Милле упирался в огромное яйцо, с бешеной скоростью мчась по путям наперегонки с локомотивом. Время от времени Престер обстреливал его, но ни один снаряд не достиг цели. Внезапно он оторвался и свернул на терявшуюся в лесу дорогу. И появился вновь намного дальше, перед самой Казанью, с трудом катя по речному гравию свое все более и более красное и не такое круглое яйцо.

Землю устилали обломки колонн, дом обрушился прямо на детскую люльку, ребенок забрался под стол и оттуда ничего не боялся. Он с удовольствием разглядывал вывороченные плиты, расколотый каменный пол, текущую по стенам воду, выбивающуюся из дверей траву, мох, папоротники, крапиву и следы шагов на потолке вокруг розетки. Иногда он плачет, ибо ничего другого делать не умеет. Тогда он выкладывает свои шашки на наклонные плитки пола, чтобы они скользили. И сам скатывается по склону и вновь забирается наверх, пока не устанет. Он ест то, что находит среди раздавленной мебели, и слизывает растекшийся по паркету мед. Из полых колонн хлынули пчелы, расселись по деревцам гостиной. Ребенок хватает их за тельце и по одной переносит в другой тайник, ведь зима еще не кончилась, земля содрогается под напором льдов. Он впускает пчел через замочную скважину в родительскую комнату, впихивает в стену за гобеленом, прячет в вазах с узким горлышком, которые укладывает под землю у побегов шиповника; пролетает осоед и их ловит, мельница их размалывает.

Ребенок боялся, что придет ловец бабочек, его сосед, ведь привязанный к ножке тяжелого стола он не мог убежать. Ночь напролет ловец освещал стену своей перегретой комнаты и наловил уйму насекомых, его черная фуфайка была покрыта позолотой и серой. Он не упускал случая показать свою коллекцию.

Жеструа, который никак не мог обрести сон, увидел, как из земли выходят двое мужчин и женщина, прятавшиеся от града. Опершись локтями о края расщелины, они вслушивались в далекие раскаты грома в горах, обвалы на берегу моря, песок, стекающий в воду с долгим стоном, утаскивая шалаши рыбаков, и поступь саранчи в полях, вооруженной до зубов и при кирасе, что попирала листья, давила обломки колонн и выпивала нутро стебельков травы.

Малец-побродяжка поедает только что найденную в хлеву книгу. Он разрывает ее и сосет обрывки, и те ранят ему нёбо. Он знает, что горечь убьет его, но продолжает есть, откусывает куски обреза, вонзает зубы в блок, и тот распадается, поскольку книга очень и очень старая и долго сырела в ящике тигельной машины или в решетчатом шкафу, куда ее случайно бросили. В желобке корешка прячется ящерка, виден только ее язык, движется, не издавая шипа, а кожа роняет чешуйки, зеленые, красные, огонек в сердце книги. Она не ущипнет ребенка. В тот миг, когда он бросит переплет в воду, ящерка выскользнет и вскарабкается на вишню. Юный бродяжка прокипятит кожу и съест ее позже, вместе с картонажем и украшенными лилиями форзацами.

Плачет мужичок с ноготок в окне пригожего домика. Жеструа проходит мимо, не останавливается.

Недалеко от Казани посреди леса Жеструа от нечего делать перевернул полную чашу костей, которую охотники на волков водрузили на каменную тумбу, скелетов людей и диких животных, брелоков из них. Престеру пришлось собирать и склеивать осколки. Медведь украл одну из фаланг и спрятал ее в пасти, так она ему приглянулась. Кабан сожрал просыпавшийся порошок, то и дело похрюкивая, дабы никто не вздумал к нему подступиться, готовый вцепиться в руку, или ногу, или шпагу, и Жеструа, чтобы его успокоить, только и оставалось, что пустить его себе на спину. Всего одна струя спермы наполнила его до самых ноздрей. Обратно к поезду его пришлось нести, позвав на подмогу шагавших со смены рабочих.

На стройке один укладывал камни, которые другой, Никодим, поднимал в корзине, плоские камни и круглые. Сплошь и рядом дно тяжко груженой корзины не выдерживало, и камни падали на маленького мальчика, плоские камни и круглые, куски гор, крепостных стен, прибрежья, разрушенного дома, жёрнова, который в прошлом году свалился в озеро.

В дом к холостяку рабочие ходили отдыхать. Они складывали свои кирки, молотки и мастерки в мощенном плиткой коридоре. Избавлялись от рабочих блуз и обуви. Те, что постарше, мужи зрелые, усаживались вокруг застланного белой скатертью стола, ели картошку с золой, грызли ароматные угли из курильницы. Кое-кто открывал маленький шкафчик и крал конфеты. Устав, ложились спать на печь. Женщины танцевали друг с другом, одетые в тяжелые заскорузлые штаны, почесывая себе лобок. Те, что помоложе, спешили в душевую и забирались в бурлящий бассейн.

Он в воде по самый пах, и член его на плаву, на поверхности в ванне с огромными головами с высунутыми языками, дымящимися ртами. Ему поливают голову маслом; он не пьет его, а оставляет стекать по телу и плавать по поверхности воды. Он не хочет больше работать. Масло поджигают.

Гудит столовая. Ждут Жеструа. Шушукаются, что он не придет.

Волы, тащившие борону, прошлись по какой-то книге и втоптали ее в грязь, ободрали копытами; обнюхали и обслюнили матерчатый переплет. Ее, выкапывая из земли, разодрали зубья машины, земля попала между страниц, дождь ее доконал. Чуть дальше, среди поля, они прошлись по каким-то железкам, тяжелой жести, и зубцы машины сломались. Еще дальше споткнулись о статую, борона перевернулась зубцами вверх.

Жеструа и его друзей больше не интересовал пейзаж, они играли под навесом, который только что возвели в вагоне для животных.

Престер спал на ходу, с лопатой в руке. Поблескивала его кожаная куртка. Подвывала топка, угрожая в любой момент распахнуться.

Птица клевала бутон, не то искала плод, не то алкала сладости или нектара. Аккуратно почала почку, развернула и расправила лепестки, выела сердцевину, и та пришлась ей по вкусу, а от стекавшего по горлу сока она и вовсе засвистела и прокакалась. Птица щелкнула клювом и принялась искать другое сердечко. Ей больше нравились желтые цветы, но некоторые источали резкий запах, миазмов которого она страшилась. Объев сердцевину, она вновь закрывала бутон, и тот раскрывался в апреле пустым. Шум поезда, выехавшего из туннеля, заставил ее взлететь с жирным клювом.

Сыпавшиеся на голову стеклянные осколки разбудили Престера. Поблизости случилась драка. Сворачивали колонны, разбивали аквариумы, дельфины тяжко падали на мостовую. Цирк полыхал. Просыпались тигры.

Накинув на шею веревку, Суавиуса[5]выволокли из дома и потащили по улице. Удар палки разнес вдребезги его броский колпак. Ему, холостому, было так плохо, что он выблевал съеденный гранат, следом из ноздрей темным потоком хлынули лягушки. Он не кричал, понимая, что крик не поможет. Он плакал: не будите моих детей, оставьте их спать средь перин, они так нежны, так худы, в другой раз успеете съесть их, сегодня и хватит-то всего на укус, в голубятне полно голубей, в хлеву свиньи, толстые как тюлени, под полом покоится золото, в рассоле плавают плоские рыбины, большущие, с дивными глазами, в кувшинах ртуть, переверните их и наслаждайтесь: тысячи юрких шариков ринутся к стоку.