Мертвые хорошо пахнут - Эжен Савицкая

Его голова раскололась от удара кувалдой, трещина пробежала по лицу, разрезала рот, расщепила нос. Впервые в жизни взглянул он на небо и счел его слишком бледным. Он увидел отражение своего лица в полированном металле рассекшего его длинного клинка, он держался за него обеими руками, пытаясь подняться на ноги, чтобы закрыть на ключ дверь дома. Уже продавлены его медные доски и залиты чернилами листы. Куры клевали пчел, осы лохматили книги с картинками, поразвесили под балками свои серые гнезда, его краски текли рекою, солнце сжигало картины.

Копошились, галдели.

Оттащим сего свинопаса на свалку, пусть упокоится со своими мертвыми сестрами, нарумяним его смолой и серой, погребем в навозе, сожжем на костре из гипса, засечем, обезглавим, замуруем в горе или клоаке.

Бежавшие с бойни кони мчались по мостовой, скакали вверх по ведущей к морю лестнице.

Паровоз, опрокинув загородки, пересек заснеженный сад, раздавил рассеянные по черной траве лепестки, сшиб фонтан в виде львиной пасти, откуда забил источник зеленой, холодной воды, и врезался в стену плюща, жилище крапивников. В трубу нападали листья, лианы опутали и обездвижили оси. Престеру пришлось облачиться в толстую спецовку и, чтобы наладить машину, скользнуть между колес с тремя огромными ключами в кармане, кровельными ножницами и запасом табака на пару дней. Вернулся он вконец изгвазданным, и Жеструа, кабан и медведь оттирали его жесткой щеткой.

Посреди сада, в доме как голубятня, жила Тахина. Навестить ее иногда прилетал стервятник.

От крика ангела она обернулась и, оправив юбку, оттолкнула парня, который пытался сжать ее в объятиях, полоснула его по лицу перочинным ножом, укусила в шею и, поцеловав, вытолкнула из окна. Он упал в снег и больше не поднялся, ибо голова его разбилась о край шахты, которая была все еще горяча и смердела заточенным в ней драконом.

Почти бесшумно проникла птица, и Тахина, приподняв зад, принялась подмахивать. Заостренные перья царапали спину. Она почувствовала, как в ее плоть погружается клюв.

Жеструа, пробужденный от дремы толчком машины, заметил в высоком окне, занавеску на котором приподнял ветер, троих невеликих детей, двое склонились над красной книгой, вырывали из нее ногтями и бросали в пустоту золоченые литеры, растительные орнаменты, крохотных птах, головы варакушек, барашков и кошек. Третий, пренебрегая игрой, вооружился подзорной трубой и следил за голубятней, из которой разносились крики и пыль. Жеструа разделся и вальяжной походкой прошел по мураве, помавая рукой, дабы привлечь внимание соглядатая и прочих. Показал им свой зад и набухший член, сделал колесо и треногу, свечку, сальто-мортале, рондад. Но дети были слишком увлечены. Только Престер наблюдал за его ужимками, да еще хряк, притворясь, будто спит.

В разгар зимы, в Казани, мы заснем в комнате с деревянным полом и оштукатуренными стенами. Над кроватью окажется нарисована большая птица. Ее клюв дарует нам мед и млеко, что потекут жемчужина за жемчужиной в наши приоткрытые рты. У нас на двоих будет всего одна подушка, я знаю эту гостиницу. Надеюсь, ты положишь свою голову рядом с моею, не опасаясь моих вшей? Тебе придется купить масла, чтобы смазать себе дыру, если боишься, что будет больно. Я позабочусь о пропитании. Мы услышим, как разгуливают по чердаку крысы. Я объясню тебе, как работают машины. Отдам тебе свою черную куртку. Приму тебя на себя и оближу твои ресницы, говорил взволнованный Престер перед обнаженным телом Жеструа, лаская такой сладостный плащ-домино, целуя каждую пуговицу, как будто это розовые губы, круглые глаза.

Медведь играл с шариками, перекатывая из флакона в флакон, наслаждался их музыкой. Кабан мусолил свою мошонку, полную сладости и липового цвета, подтягивал рукава замаранной кровью с навозом пижамы и, ревнивый, со снедаемой желчью утробой, плакал: мой жокей меня больше не любит, ищет любовь на стороне, ему больше не люб мой запах, он отвергает мои губы, закрывает для меня свой рот, я скажу Престеру, что он прячет у себя в каморке Тахину, что он ее пьет и ест, рисует у нее на спине, что вместе они играют в переверни-тележку и катаются на велосипеде, что Жеструа это скачущий тигр, а Тахина — кровавая пантера и что из-за них мы не сможем заснуть.

В Казани, в разгар зимы, поскольку снег завалил пути, они впадут в спячку. Жеструа в одной комнате с машинистом, медведь в хлеву с кабаном. Исчезнут волоски Жеструа. Почернеют его ресницы, а с ними глаза. И на выбеленной коже можно будет проследить вены, добраться, если ты его друг, до сердца. В Казани все заснут, в Казани.

Одна цапля разорвет тюль над люлькой, другая просунет клюв в пузырек и, капля за каплей, прольет на простыни, на чело ребенка жидкость, полуметалл, полуводу. Из девочки, коей он был, младенец станет мальчиком, не утратив, однако же, лощеные ногти, шелковистые губы, округлый живот, белые ноги и гладкие лодыжки. На ее груди расплывутся пятна сосков. Западет пупок. Из левой подмышки появится маленькая голова, хрупкая, но настырная, и востребует, выставляя напоказ бледный, усеянный розовыми узелками язык и алую гложу, истовых поцелуев и семени от лузганого подсолнуха. Изо рта высунется член. Губы поддадутся давлению пальца в медовых прожилках. Счастлива мать подобного чада.

Маленькая девочка, которая шевелится во мне, соня, сосунья солодки, грохотальщица, афалина, крольчиха, моржиха, кротиха, не может выйти: я сел и закинул ногу на ногу.

Маленький мальчик, который меня осаждает, никогда не сможет войти.

Она так и не укрылась. Жеструа видел, как дождь выбеливает ее платье и краска сбегает крыскою по траве до самого родника, расходится в нем. Она не хотела укрываться, ибо ждала, когда пролетят дикие гуси. Ждала гусей среди зимы, в бесцветном платье, с белым лицом, ибо хотела избавиться от холода, что мешал ей писать и играть. Недолго, пока ее видел, Жеструа оставался влюблен, затем плюнул против ветра.

С нападавшими на них бабочками Милле сражался со шпагой наперевес. Его курточка манила голубизною всю живность. Он отбил натиск улитки, что по весне карабкалась на стену его крепости.

Выскакивали из воды лососи.

Нырки ускользают: поймайте их при помощи лестницы и сачков и оставьте гнить в водоемах, под козлиными шкурами. При помощи пальцев вы их съедите ближайшей зимой, разгрызете их клювы.

Жеструа скучал в поезде. Он хотел играть, и Престер, которому нужно было работать, возложив ему на голову тиару с четверным венцом, его выпроводил.

С тяжелой головой шел Жеструа по длинному коридору, осторожно склоняясь перед каждым встреченным на пути лицом, хотя хотелось бы разглядеть его ближе, лизнуть. Он предпочитал мертвенно-бледные лица и надолго застывал, их созерцая. Если б умел говорить, что бы он им сказал? Девушкам он дарил перья, срывая их со своего высокого головного убора. Юношам — найденные в кружевах жемчужины. Больше всего ему нравились толстощекие лица, он охотно вырядил бы их в островерхий колпак и наградил трубой. Пристально взглянув на него, путники отворачивались и вновь принимались за свое, разыскивая между страниц цветы на прокорм или хрустких насекомых, хотя книга чаще всего оказывалась нашпигована несъедобными белыми перышками, козявками и скелетами медуз, выцарапывая ногтями то, что было им не по нраву, что пугало, сдувая ошметки. И Жеструа только и оставалось, что продолжать свой путь, задевая грузной, сонно покачивающейся головой за переборки. Некоторые купе были слишком темны, и он не осмеливался в них проникнуть, боялся наткнуться среди спящих на стервятника, на серого волка или горбуна. Ему хотелось бы разбудить детей вроде себя и подарить им локоны своей новой прически, но их там не было или он плохо искал, не зная, как отличить их от прочих. А еще он опасался, что его примут за нищего и дадут краюху хлеба или фиг или, из-за блестящих глаз и горячего дыхания, за прокаженного. Он разбудил какую-то женщину, и та посадила его к себе на колени как брошенного ребенка, но ему не разглядеть было ее скрытое под волчьей полумаской или белою маской лицо. Из всех встреченных лиц ему не удалось лизнуть ни одно, не считая Тахины, но та в беспробудном сне не почувствовала поцелуя.