Гвенди и ее шкатулка - Ричард Чизмар

Он озадаченно хмурится.

– Мистер кто?

– Фаррис. Черный костюм? Маленькая черная шляпа, которая перемещается сама по себе?

– Не знаю я никаких мистеров Фа…

Гвенди не дает ему говорить. Она резко встает и выбрасывает ногу вверх, не задумываясь ни на секунду… хотя потом ей придет в голову, что, наверное, за нее думал пульт. Фрэнки широко раскрывает глаза. Рука, держащая нож, распрямляется. Нож вонзается Гвенди в ступню и выходит с другой стороны, пропоров ногу насквозь. Брызжет кровь. Гвенди кричит, и ее пятка бьет Фрэнки в грудь. Пошатнувшись, он валится обратно в шкаф. Гвенди хватает пульт управления и нажимает красную кнопку с криком:

– Чтоб тебе сгнить в аду!

В июне 1984-го Гвенди Питерсон оканчивает Университет Брауна с высшим отличием. Она давно не выходит на беговую дорожку. Ее карьера в легкой атлетике завершилась еще в выпускном классе, весной; в больнице ножевая рана воспалилась, в нее попала инфекция, и хотя ногу спасти удалось, Гвенди все же лишилась части стопы. Она до сих пор ходит прихрамывая, но теперь ее хромота почти незаметна.

После торжественной церемонии вручения дипломов Гвенди с родителями идет в ресторан, чтобы отметить это событие. Они отлично проводят время. Мистер и миссис Питерсон даже решают прервать свое многолетнее воздержание и распивают бутылку шампанского в честь успехов дочери, которая собирается поступать в аспирантуру Колумбийского университета или – возможно – в школу писательского мастерства в Айове. Гвенди кажется, что в ней зреет книга. Может быть, и не одна.

– У тебя есть молодой человек? – интересуется миссис Питерсон. Она отвыкла от алкоголя и опьянела от бокала шампанского. Ее щеки горят, глаза блестят.

Гвенди с улыбкой качает головой:

– Сейчас нет.

И не будет, добавляет она про себя. У нее уже есть спутник жизни: пульт управления с восемью кнопками и двумя рычажками. Она до сих пор иногда съедает волшебную шоколадку, но серебряных долларов не берет уже несколько лет. Те, которые были, давно потрачены – по одному или по два зараз – на книги, на съемное жилье (Господи, какая роскошь – жить в отдельной квартире!) и на новую машину (мама обиделась, когда Гвенди сменила «Фиесту» на «Субару-Аутбэк», но в итоге смирилась).

– Что ж, – говорит мистер Питерсон, – всему свое время.

– Да, – улыбается Гвенди. – Времени у меня много.

Она собирается провести лето в Касл-Роке и, когда родители уезжают к себе в отель, возвращается на съемную квартиру и пакует последнюю партию вещей, уложив пульт управления на самое дно чемодана. Пока она училась в Брауне, пульт хранился в сейфовой ячейке в банке Род-Айленда. Гвенди жалеет, что не додумалась до этого раньше, но она была еще ребенком, когда получила пульт, ребенком, черт побери, а что дети знают о жизни? Дети прячут свои сокровища под корнями старых деревьев, или в стенах подвалов, подверженных затоплению, или просто в шкафу. В шкафу, черт возьми! Когда Гвенди приедет в Колумбию (или в Айова-Сити, если ее примут в школу писательского мастерства), пульт отправится в очередную банковскую ячейку, где, по ее личному мнению, может остаться навсегда.

Она решает выпить стакан молока перед сном и съесть кусочек кофейного пирога. Но не доходит до кухни. Выйдя из спальни в гостиную, она замирает на месте. На письменном столе, за которым она занималась последние два года, рядом со вставленной в рамочку фотографией Гарри Стритера, лежит маленькая черная шляпа. Гвенди ни капельки не сомневается, что это та самая шляпа, которую она видела в последний раз в тот солнечный день, когда они с Гарри запускали воздушного змея на лугу за бейсбольным полем. Какой счастливый был день! Может быть, последний счастливый день.

– Иди сюда, Гвенди, – зовет мистер Фаррис из кухни. – Посидим, поболтаем.

Она входит в кухню, чувствуя себя гостьей в собственном доме. В собственном теле. Мистер Фаррис, все в том же щегольском черном костюме и, кажется, не постаревший ни на день, сидит за кухонным столом. Он уже налил себе молока и положил на тарелку кусок кофейного пирога. Молоко и пирог, приготовленные для Гвенди, ждут ее на столе.

Он осматривает ее с ног до головы, но – как и в тот день, десять лет назад, во время их первой встречи на смотровой площадке у Лестницы самоубийц, – без всяких непристойных намерений.

– Гвенди Питерсон, ты стала поистине восхитительной молодой женщиной!

Она не благодарит его за комплимент, но все же садится за стол. Для нее время для этой беседы уже давно прошло. Но, наверное, не для него. Почему-то ей кажется, что у мистера Фарриса есть свое собственное расписание, которое он соблюдает всегда. Она говорит:

– Я заперла дверь на ключ, когда уходила. Я всегда запираю дверь. И когда я пришла, дверь была заперта. Я всегда проверяю. Эта привычка у меня появилась со дня смерти Гарри. Вы знаете о Гарри? Наверное, да. Раз уж вы знали, что я хочу молока с пирогом.

– Конечно, знаю. Я многое о тебе знаю, Гвенди. А что до замков… – Он небрежно поводит рукой, словно отмахиваясь от таких пустяков.

– Вы пришли забрать пульт?

Гвенди слышит в собственном голосе взволнованное нетерпение и нежелание что-то менять. Сочетание странное, но знакомое, даже привычное.

Он пропускает ее слова мимо ушей, по крайней мере сейчас.

– Как я сказал, я многое о тебе знаю, но я не знаю, что именно произошло в тот день, когда Стоун проник к тебе в дом. С пультом управления всегда настает переломный момент – момент истины, можно сказать, – и когда он наступает, моя способность… видеть… теряется. Расскажи, как все было.

– Мне обязательно надо рассказывать?

Он поднимает руку ладонью вверх, как бы говоря: Тебе решать.

– Я никогда никому не рассказывала об этом.

– И никогда не расскажешь, как я понимаю. Так что, возможно, сейчас твой единственный шанс.

– Я ему крикнула: «Чтоб тебе сгнить в аду!» – и нажала красную кнопку. Я не имела в виду буквально, но он убил человека, которого я любила, и пропорол мне ногу ножом, и у меня просто вырвалось… Я не думала, что он и вправду…

Но именно так все и было.

Гвенди умолкает, вспоминая, как лицо Фрэнки сморщилось и почернело, как его глаза помутнели и лопнули, вывалившись из глазниц. Его нижняя челюсть отвисла, губа поехала вниз, словно рулонная штора со сломанной пружиной. От его вопля – от удивления? от боли? от того и другого? Гвенди не знает и не хочет знать – из гнилых, расползающихся десен вылетели все зубы, вывалились шквалом желтых и черных осколков. Его челюсть вырвалась из суставов и упала на грудь, в прямом смысле. Кожа на шее пошла волдырями и полопалась с громким противным треском. Кожа на щеках рвалась, словно прогнившая парусина, из разрывов текли реки гноя…