У последней черты - Дмитрий Ромов

жалко будет? Не будет, их столько, безвинно осуждённых, одним больше, одним меньше. Сердце-то оно не железное, если за всех переживать на сколько его хватит? Уже бы разорвалось давно. Вот и черствеют сердца в рамках инстинкта самосохранения.

Тик-так, тик-так…

Ничего не происходит, не влетают в окно клубы радиоактивного пепла и тверди земные не разверзаются под зданием прокуратуры республики. Никто не звонит. Все молчат.

Через несколько минут этой пытки из кабинета прокурора выходит хмурый Мигуль и вкладывает на ходу в кожаную папку лист бумаги. Лицо его выражает превосходство и удовлетворение. Мол на кого пасть открыли, пигмеи?

Скользнув по мне взглядом, он останавливается.

— Знаю, — усмехается Мигуль, — зачем тебе это надо. Хочешь шкуру свою спасти под шумок. Не выйдет.

В этот момент звонит телефон и секретарша снимает трубку.

— Коготок увяз, всей птичке пропасть, — продолжает генерал.

— Алло, — отвечает она.

— Ты, Брагин, пыль, — усмехается кагэбэшник. — Перхоть, возомнившая себя разумом.

— Одну минуточку, — говорит секретарша.

— И очень скоро, — заканчивает он, — тебе придётся пожалеть о своих необоснованных фантазиях.

— Товарищ Мигуль, вас к телефону. Юрий Владимирович Андропов…

Лицо Мигуля застывает, словно оказывается помещённым в жидкий азот. Делается твёрдым и неподвижным. Как мраморная маска. Даже глаза. Ни одного движения…

— Товарищ Мигуль… — удивлённо повторяет секретарша. — Здесь товарищ Андропов.

Перхоть, говоришь? Как там, тварь я дрожащая или право имею? Ась? Я подношу к щеке кулак, изображая, как снимаю телефонную трубку, и киваю на секретаршу.

— Аллё, — шепчу я одними губами.

— Паяц, — выдаёт Мигуль и подходит к телефону. — Слушаю, Юрий Владимирович… Да… Так точно… Да, мы с товарища… Так точно… Нет, это совсем не то… Нет-нет, просто не думали, что такой мелкий вопрос… Так точно… Есть, рапорт… Так точно…

У меня нет ни чувства триумфа, ни превосходства, ни какой-то сумасшедшей радости и удовольствия от победы. Единственное, что я сейчас испытываю — это облегчение. Будто невероятно тяжёлый груз, который я долго нёс на плечах, вдруг исчез. Свалился.

Я сажусь на стул, откидываюсь на спинку и делаю глубокий-глубокий выдох. Мигуль… даже и не знаю, может, он был бы гораздо лучшим главой КГБ, чем Андропов. А Медунов бы мог стать, например, выдающимся генсеком, а я взял да вмешался только потому, что они решили выбросить меня из игры и растоптать моих людей. Даже не целенаправленно меня. Это же так, походя, как побочный эффект…

Хотя нет, вряд ли, Медунов вряд ли стал бы хорошим лидером. Не верю. Так что…

— Всё что ни делается, — говорю я, — всё к лучшему, Игорь Давыдович.

— Думаю, я с тобой ещё не закончил, — говорит он и, кивнув, выходит из кабинета быстрыми шагами.

Щенок, много на себя берёшь, я с тобой не закончил — фразы, которые слишком уж часто встречались за прошедший год. Даже и смысл начали утрачивать. Ну что же, смело товарищи в ногу.

— Смело, товарищи, в ногу, — тихонько запеваю я. — Духом окрепнем в борьбе. В царство свободы дорогу грудью проложим себе…

Пара дней проходит в чехарде следственных действий. То, сё, пятое, десятое. Хочу уехать, но пока не могу. В свой день рождения звоню Наташке.

— Я уже думала, ты исчез, как Женя Лукашин, — смеётся она. — Фу-у-у… Ну, слава Богу. Я волновалась, Егор. Звонила в гостиницу, говорят, такой не проживает. Домой не приезжал, никто ничего не знает. Трыня не знает. Кое-как дозвонилась до дяди Юры. Он сказал, что ты в Ташкенте.

— Наташ, я в Ташкенте. А Лукашин на Новый год исчез.

— Да, он на Новый год, а ты на день рождения. Поздравляю тебя, пропажа. Счастья тебе, успехов, удачи большой и, самое главное, любви! Я тебя очень люблю и скучаю по тебе. Ты что там делаешь, в Ташкенте? И когда приедешь ко мне?

— Наташ, я тебя тоже ужасно люблю и скучаю. Но пока нужно срочные проблемы решить. Поэтому, точно ещё не знаю. Постараюсь на следующей неделе прилететь или, если совсем никак будет, тебя вызову. Не сердись, что не звонил, правда дел было много…

Вроде не сердится, в настроении или не подаёт виду в честь дня рождения.

— У меня для тебя подарок есть, — говорит Наташка.

— Ух ты, правда? Скажи какой?

— Нет, это же сюрприз.

— Серьёзно? Сюрприз? Нет, на день рождения сюрпризы не делают.

— Как это? — смеётся она. — А что делают на день рождения?

— Ну… — отвечаю я. — Просто подарки дарят. Не сюрпризы, а подарки. То есть можно ведь заранее о них говорить. Ну ладно, не заранее, но в день-то рождения уже можно. Так что, если хочешь, можешь сказать.

— Если я хочу? — удивляется она. — Но я, как раз, не хочу, Егор. Нет, я точно не хочу говорить заранее.

— Ну, ёлки… Придётся всё бросить и прилететь за подарком.

— Вот-вот, на это и расчёт, может хотя бы ради подарка ты ко мне прилетишь…

Мы болтаем и смеёмся, а потом, когда заканчиваем разговор и вешаем трубки, я прислушиваюсь к себе и не могу понять, что это так тягуче ноет и сосёт под ложечкой и почему, когда, вроде бы, всё уже позади и все эти перестрелки стали казаться нереальными, а тени холодных острогов рассеялись в тумане воображения, я ощущаю неясную тревогу и что-то такое щемящее.

Я звоню родителям и обещаю в ближайшее время наведаться. А потом приезжает Даша Рекс и везёт меня показывать Ташкент, как когда-то возила Айгюль. Мы навещаем Толяна и привозим ему кучу еды. А после сами едим плов в ресторане, болтаем да только, в отличие от первой поездки в этот город, на этом и останавливаемся. Я отдаю ей деньги и возвращаюсь в отель. И даже не говорю про день рождения. А наутро улетаю в Москву.

Меня встречают Игорь и Пашка.

— Жив, курилка? — хлопаю я Пашку по плечу.

— А чё нам сделается? Помурыжили малёха да выпустили. А Толян где?

— В госпитале. Подстрелили малость Толяна.

— Блин, я чувствую, — усмехается Пашка, — мы с ним будем по очереди, один на курорте, другой за баранкой.

— Тьфу-тьфу-тьфу, Паш. Надеюсь, больше не придётся по госпиталям тусоваться… Ладно, погнали в гостиницу.

Не дожидаясь приезда, звоню Злобину.

— Леонид Юрьевич, как вы?

— А, солдат-освободитель, приветствую. Нормально, а ты как?

— Да тоже ничего. Вам там от шефа не досталось за теневую деятельность?

— Алло, алло, плохо слышно! — нарочито громко кричит он и дует в трубку.

— Да я и не говорил ничего, это помехи, — смеюсь я. — Когда увидимся?

— Давай, вечером сегодня. В гостинице. Созвонимся ещё.

Лады. Пока едем, я звоню всем — сначала дяде Юре, но ему я и из Ташкента уже звонил, потом Новицкой, ей не дозваниваюсь, но зато говорю с Айгюль, Фериком и Скачковым.

Немаленькая у меня банда, надо сказать. О, Цвета