Пока мой труд не завершен - Томас Лиготти

да, – ответил Ричард без намека в голосе на то, что ему что-либо известно о мистере Доминио.

– Мы понимаем, что он был не совсем образцовым сотрудником, – сказал детектив Чернофф. – Мистер Титч сказал, что вы – тот, с кем можно переговорить об этом парне. Он вчера уволился из компании?

– Я этого не знал, – сказал Ричард. – Но, как вы уже знаете, он не был кандидатом в работники месяца. Правда, какое-то время он ходил моим подчиненным… ну, сами знаете, не все способны оставить по себе яркий след. На моих глазах много народу сперва пришло, затем ушло.

– И Доминио – просто еще один ушедший? – осведомился детектив Чернофф.

– Насколько мне известно – да, – ответил мой старый босс.

На глазах Ричарда физиономии представителей закона окаменели, превращаясь в две полные недоверия маски. Скажи мне, Ричард, каково было стоять там, когда эти детективы, Белофф и Чернофф, выходили из твоего офиса, зная наверняка, что ты солгал? Ты наврал, Ричард, – не обычному коллеге по офису, а паре детективов из отдела убийств.

Кто знает, насколько ты был уверен, что им известна твоя ложь. Хороши́ ощущения?

3

Я всегда чувствовал спонтанный прилив любви и восхищения к людям, которых видел только издалека. Вот что я чувствовал к детективам Белоффу и Черноффу, когда шпионил за ними из удаленной обсерватории своей квартиры, настраивая их голоса и образы на свои личные радиоволны, держась на призрачном расстоянии от глаз и ушей этих двух ветеранов уголовного розыска. Они казались очень хорошими в своем деле, порядочными и флегматичными – как и подобает людям их возраста, по работе вынужденным глазеть на всякие мерзости (например, на мертвого Перри Стаковски) и знающим, что можно говорить (и что нельзя) людям (или свиньям), с которыми им приходится иметь дело ежедневно.

Но как я наслаждался воспоминанием о шоколадном мороженом, которое детектив Белофф любил, продаваемом в киоске в здании, где я когда-то работал. Не говоря уж о том, как детектив Чернофф подколол супервайзера Титча, когда этот кретин сознательно ошибся в моей фамилии. Но одна костяшка Домино не могла помочь детективам, этим достойным восхищения и народной любви парням. Они были призваны проанализировать события с тысячи различных точек зрения, прежде чем объявить дело, которое все еще находилось в зачаточном состоянии, нераскрытым.

Самой прекрасной деталью лично для меня сделался ледяной взор Ричарда, заметно подавленного и разочарованного тем, что Чернофф и Белофф так бессовестно соврали ему, утверждая, что на данный момент причина смерти Стаковски неизвестна. Слаще этакой отместки могло быть лишь шоколадное мороженое из детства детектива Белоффа. Конечно, было бы невозможно, да и нежелательно раскрывать причудливую правду об этом аспекте дела. Кроме того, Ричард принял бы детективов за лжецов или сумасшедших.

На фотографиях, которые они показали Ричарду, голова Перри неловко запрокинута назад в классической позе трупа. Любой мог видеть, что он все еще был в джазофильских очках. А чего не видно – так это того, что красноватые светонепроницаемые линзы почти полностью исчезли. На месте преступления от них осталось совсем немного – маленький клинышек в левой «глазнице» толстой черной оправы.

Лишь во время вскрытия, которое я наблюдал «лично», патологоанатом обнаружил острые, истертые в порошок осколки линз Перри в разных местах его тела. Разорвавшаяся красноватая шрапнель порвала вены и артерии, застряла во внутренних стенках кишечника, собралась в маленькую твердую штучку – стеклянную «малинку» – в аорте.

– Я не понимаю. Как эта вещь попала сюда? – спросил патологоанатом. – Как будто кто-то ввел ее нарочно.

Считайте, так оно и есть, доктор. Осколок красноватой линзы я специально оставил в очках Перри, чтобы было с чем сравнить стеклянную крошку, изодравшую его изнутри, стоило только ей попасть в кровоток. Красному – красное; мне это показалось логичным. Но, повторяю, я – сумасшедший, монстр, бесчеловечное зло, не имеющее веских причин делать то, что я делаю.

Вы могли бы подумать (и вы, вероятно, думаете), что тот, кто больше не был частью мира живых, мог бы выйти за пределы своей земной ярости и принять точку зрения, весьма отстраненную от игр, которые когда-то пригвоздили его тело к миру. В действительности, однако, нельзя было с уверенностью установить, что меня уже нет в живых. Конечно, я не «жил» в обычном смысле этого слова – например, мне больше не требовалось есть, пить и спать, – но мое существование сохраняло определенно материальный аспект.

Наверняка Перри посчитал меня реальной угрозой, едва увидел в зеркале заднего вида машины, на которой уехал той ночью из джаз-клуба «Стрейт Эхед»; когда я поднес лезвие походного ножа «Охотник на оленей» к его горлу. Перри начал молить, хныкать, и я приказал ему вполне спокойным тоном вести свою маленькую джазофильскую повозку в конкретное местечко.

А потом я покинул заброшенный склад. Один, хотя заходил туда с Перри на пару – из того же входа, которым пробрался в день исследования заброшенного здания и находки рук манекена и костюмных перчаток комического персонажа. Я вытер кровь Перри с ножа о правую штанину черных джинсов, попутно с досадой отметив, что в ранний утренний час было темнее, чем следовало бы, из-за перехода на летнее время.

Действительно, после казни Перри будто бы стало гораздо темнее, чем должно быть, даже учитывая тот временной промежуток, что ежегодно на несколько месяцев «выпадал» из часового пояса, в котором я жил. Когда я проходил в лунном свете по пустынному полю у складской громады, мне вдруг показалось, что за чернильной чернотой неба скрывается что-то еще более темное – созвездие черных дыр, какие-то звезды в негативе, кружащиеся надо мной. Возможно, только я и мог их видеть. Но хотя в моем восприятии этот черный цвет описывал некое отдаленное созвездие в галактике, я знал, самым сокровенным своим чувством ощущал – чернота эта связана с недавно уловленным мною присутствием в моей игре еще одного игрока, наводящего страх.

Пока я шел домой, черные звезды скрылись, а насылаемый их лучами ужас почти выветрился.

Однако даже рассвет не смог стереть эти пятна космической гари из поля моего зрения; небо так и осталось грязным после этих звезд. Местные прогнозы погоды, которые, используя новые способности наблюдателя, я смог проверить и перепроверить несколько раз, не упоминали о подобном явлении. Каким-то образом я знал, что эти темные небесные тела незримы для живых.

Но я все еще не верил, что умер. Мои сомнения не были связаны только с тем, что я никогда не верил в загробную жизнь – я всегда был