Рассказчица - Кэтрин Уильямс

Британские ученые утверждают, что кости, найденные в общей могиле неподалеку от российского города Екатеринбурга в 1991 году, принадлежат Николаю II и членам царской семьи; их останки наконец обнаружены после расстрела 1918 года. Пять из девяти тел в могиле принадлежат Романовым. Остальные, вероятно, – останки слуг и семейного доктора.

Пять Романовых. Я цепляюсь за эту цифру. Романовых было семь: император, императрица, четыре дочери и сын. Проматываю статью дальше, и внезапно кровь перестает стучать у меня в ушах, потому что застывает в жилах.

Два не обнаруженных там тела, принадлежащих царевичу Алексею и одной из младших сестер, Марии или Анастасии, вероятно, захоронены в другом месте. На данный момент они не найдены.

«Два не обнаруженных там тела»… Анастасию не захоронили с остальными… «На данный момент не найдены»… Потому что, может, ее похоронили вовсе не в России… Идея мерцает как мираж… Потому что она умерла в 2003 году в Кине, штат Нью-Гэмпшир, под именем Анны Уоллес… Потому что она была моей двоюродной бабкой.

– Не забудь, – говорит мама, зажигая свечи, которыми мы пользуемся только в такие вечера. – На следующих выходных у нас семейная фотосессия.

Каждое лето она наряжает нас в сочетающиеся между собой костюмы и нанимает профессионального фотографа, чтобы тот представил все так, будто мы не просто обожаем проводить время вместе, но и играем в «Скрэббл» по субботам после семейного караоке. Фото окажется на нашей рождественской открытке, которую каждый год получает не менее двухсот человек на всем Восточном побережье – однокурсники и коллеги родителей, мамины клиенты, наши учителя и, несомненно, приемная комиссия Гарварда.

Отторжение к этой семейной традиции – едва ли не единственное, в чем мы с братом согласны, только он выражает свое недовольство более гласно. Когда я спрашиваю, во сколько фотосессия, он закатывает глаза.

– О-о-о, ну блин, издеваешься? – ноет Гриффин.

– Нет, – отвечает мама. – И попрошу не выражаться.

– я сказал «блин».

Мама улыбается мне.

– Джесс, передать тебе стейк?

– я не ем красное мясо, – напоминаю я. Отказалась от него в прошлом году из экологических соображений.

– Спасаем мир бургер за бургером, – насмешливо говорит брат, жуя с открытым ртом и демонстрируя мне полупрожеванный стейк.

На мамином лице искреннее удивление.

– Но ты так любила стейк. Он не жирный. Может, я слегка его передержала, но…

– я бы так не сказал, – встревает папа со своего конца стола. – Ты же хотела средней прожарки.

Мама делает глубокий вдох:

– я хотела слабой прожарки. Средняя прожарка его только портит.

– Так он испорчен? – напряженно спрашивает папа.

– Мне нравится с кровью, – улыбается Гриффин.

Мама берет бокал вина.

– Нет, Джон, с ним все в порядке. Средняя прожарка сойдет.

Может, мне его просто съесть?

– Джесс, – добавляет мама, – положи себе салат и спаржу.

Папа молча мне их передает.

– После спаржи странно пахнет, когда я писаю.

Братец. Я знала, что он это скажет.

Иногда мама называет Гриффина «еще не завершенным проектом». Я понимаю, что она имеет в виду, – мой брат лишь наполовину сформировавшийся идиот, чей выход в общество однозначно вызовет хаос, – но интересно, чем тогда являюсь я.

– Джесс, – говорит мама, – когда там предсезонье?

Мама занималась плаванием во время учебы. Северо-Восточный университет был ей по карману только благодаря спортивной стипендии.

– Вообще-то, – осторожно говорю я, – я думаю в этом году не играть.

– Что? Почему? – удивленно спрашивает она. – Ты ведь обожаешь футбол.

Так же, как стейк? Вилка соскальзывает с недоваренной спаржи, которую я пыталась разрезать.

– Не знаю. Я не очень хорошо играю.

В прошлом году я больше грела скамейку, чем касалась мяча.

– Это правда, – говорит Гриффин. – Она отстой.

Папа бросает на него предупреждающий взгляд.

– Солнышко, – говорит мама, – ты же знаешь, быть на поле – не главное.

Да, я знаю. Не менее важно налаживать связь со вторым капитаном, поярче краситься перед матчами, делать печенье для товарищей по команде и продавать больше грейпфрутов, чем все остальные, для клуба поддержки. Важно заводить друзей, указывать это в перечне заслуг, демонстрировать умение работать в команде и вливаться в коллектив.

– Да, я знаю. – Может, еще один сезон? Но я добавляю: – Просто хочу сосредоточиться на составлении резюме.

Тут она возражать не станет.

– Разумно, – говорит она. – Но ведь Гарварду важны и внеклассные занятия. Кстати, как твоя работа по истории?

У Гриффина отвисает челюсть.

– Погоди. Ты что, учишься летом?

Бросаю на него резкий взгляд.

– Она повышает свой средний балл, – говорит мама. – Это должно вызывать уважение, Гриффин.

– Узнала что-то интересное о Мартине Лютере? – спрашивает папа. – Отчего он был такой лютый? – Он обожает подобные шутки.

– Ха, – говорит Гриффин.

– Вообще-то, – говорю я, – я сменила тему. На революцию 1917 года.

Секунду думаю, не рассказать ли им о дневниках, но что-то меня останавливает. Если моя двоюродная прабабушка и правда была Анастасией Романовой, однажды мир об этом узнает. Но не сейчас, не сегодня.

– Интересно! Правда же, Вал? – Папа смотрит прямо на маму с противоположного конца стола.

– Очень! – Мама уже отвлеклась на свой «блэкберри», ее пальцы тыкают по кнопочкам, как курицы клюют зерно.

– Валери! – повторяет папа.

Мама – главный нарушитель правила «никаких телефонов за столом».

– Извини, – говорит мама, но продолжает печатать. – У Мелиссы возник вопрос насчет пешего марафона. – Она наконец поднимает взгляд. – Что?

Пристыженная, она прячет «блэкберри» под салфетку. Папа мрачно ей улыбается.

– Здорово, что мистер Остин дал тебе такую возможность. Он-то, наверно, понимает, что в Гарвард с четверками не берут, – говорит она.

Ирония ситуации в том, что в Гарварде учился папа, но именно мама отчаянно хочет, чтобы я пошла по его стопам. Родители познакомились в Бостоне. Когда маму спрашивают, где она получала высшее, она всегда говорит: «В Бостоне». Я не сразу поняла, что таким образом она увиливает от настоящего ответа: несмотря на то что Северо-Восточный считается вполне приличным заведением, она хочет, чтобы все думали, будто она училась в самом известном бостонском университете – в Гарварде (который на самом деле находится в Кембридже, пригороде Бостона). Я пока не набралась духу сказать родителям, что меня куда больше привлекают солнечные брошюрки со Стэнфордом и Калифорнийским университетом в Лос-Анджелесе.