Иван Грозный. Жены и наложницы "Синей Бороды" - Сергей Нечаев

Надо сказать, что двоюродный брат царя был реальным претендентом на престол, неким «знаменем» для всех недовольных Иваном Васильевичем бояр. Однако доказательств вины князя Старицкого у царя не было. Все изменилось, когда «следствие» возглавил лично Малюта Скуратов. Главным свидетелем обвинения стал царский повар по прозвищу Молява. Он, естественно, во всем «сознался». А при нем был «найден» порошок, объявленный ядом, и крупная сумма денег — пятьдесят рублей серебром, якобы переданная ему князем Старицким. При этом сам Молява странным образом не дожил до конца «процесса».

Как видим, все было сработано топорно, зато быстро, а иного и не требовалось. Уже 9 октября 1569 года Малюта Скуратов «зачитал вины» князю Старицкому: «Царь считает его не братом, но врагом, ибо может доказать, что он покушался не только на его жизнь, но и на правление».

Владимир Андреевич, его жена Евдокия и их дети пали в ноги Ивану Грозному, стали говорить о своей невиновности, просили разрешения удалиться в монастырь.

«Предатели, — закричал царь, — вы хотели умертвить меня ядом, так пейте его сами!»

После этого он велел принести кубок с отравленным напитком.

Князь никак не решался взять его, но Евдокия с твердостью заявила: «Лучше принять смерть от царя, нежели от палача».

Владимир Андреевич попрощался с женой, благословил детей и сделал глоток. За ним выпили яду Евдокия и их дети. Пока смертоносное действие яда не наступило, все четверо принялись молиться. А затем Иван Васильевич удовлетворенно наблюдал за предсмертными судорогами. Конечно же, потом были перебиты все слуги князя и княгини.

После этого князь Старицкий был торжественно похоронен в родовой усыпальнице в Архангельском соборе Московского Кремля. В отношении имущества князя царь сделал следующее распоряжение: «А что был дали есьми князю Володимеру Ондреевичу в мену, против его вотчины, городов, и волостей, и сел… и князь Володимер предо мной преступил, и те городы [отдать. — Н. С.] сыну моему Ивану».

Однако сообщения о смерти князя Старицкого весьма противоречивы. Так, например, итальянский рыцарь-наемник Александр Гваньини в своем «Описании Московии» сообщает, что Владимиру Андреевичу отсекли голову, а польский проповедник Пауль Одерборн — что его зарезали. Немец-опричник Генрих фон Штаден, служивший в России в 1564–1576 годах, пишет, что Иван Грозный «открыто опоил отравой князя Володимира Андреевича, а женщин велел раздеть донага и позорно расстрелять стрельцам. Из его [то есть Владимира Андреевича. — Н. С.] бояр никто не был оставлен в живых».

Князь Андрей Курбский также сообщает, что опричники расстреляли жену Старицкого и двух его сыновей из «ручниц», то есть из дульнозарядных гладкоствольных ружей.

20 октября была убита мать несчастного князя Владимира Андреевича, честолюбивая княгиня Ефросинья, давно удалившаяся в монастырь (по некоторым сведениям, она была утоплена).

В живых остались двое из детей князя — сын Василий (он умер бездетным в 1574 году) и дочь Мария (она была выдана по политическим соображениям замуж за короля Магнуса Ливонского, брата короля Фредерика II Датского, и умерла в 1597 году).

Биограф Ивана Грозного Анри Труайя пишет: «Гибель Владимира Андреевича вызывает всеобщее сочувствие, и это немало удивляет царя. Никто не верит в историю об отравлении, в смерти князя все видят лишь отвратительное братоубийство, вызванное не подозрениями, а исключительно ненавистью. Государь мало придает значения тому, что говорят вокруг. Прислушиваться к мнению других — значит перестать править. Его опора не народ — Бог. А Всевышний в его глазах не судья, а партнер, может быть, даже сообщник».

«Никто не верит в историю об отравлении» — весьма странное утверждение. Впрочем, в трудах этого француза (его настоящее имя Лев Тарасов, и родился он в Москве в 1911 году) о русской истории содержится немало подобного рода странностей.

У биографа Ивана Грозного Р. Ю. Виппера читаем: «Годы 1568–1572 — эпоха казней, опал и конфискаций по преимуществу; по своим размерам и интенсивности террор этого времени далеко превосходит первый кризис 1563–1564 гг. В эту пору погибают ближайшие родственники царя — его шурин, князь Михаил Темрюкович Черкасский, брат его второй жены Марии Темрюковны, кабардинской княжны; подвергается казни двоюродный брат Грозного Владимир Андреевич Старицкий, последний представитель боковой линии московских великих князей; погибает митрополит Филипп, заступавшийся за гонимых вельмож, сам из старобоярского рода; погибают во множестве представители старой аристократии, давно находившиеся под подозрением, а также и многие видные опричники, вчерашние любимцы царя. Смертные приговоры, опалы и убийства помимо суда совершаются над изменниками. Открываются все новые и новые предатели, которые подготовляли передачу Новгорода и Пскова Литве; другие изменники, которые помогали крымцам подойти незаметно к Москве.

Те историки, которые склонны видеть в Иване IV, прежде всего, нервно-истерическую натуру, считают эту погоню за изменниками преувеличением, внушением воспаленного воображения Грозного, задерганного тяжелыми обстоятельствами жизни и потерявшего душевное равновесие. Нельзя не признать, что в казнях и опалах 1568–1572 гг. еще много неясного, есть трудно разрешимые загадки. Так, например, недоумение вызывает гибель дьяка И. М. Висковатого, человека высокоталантливого, который пользовался неограниченным доверием Ивана Грозного и чуть ли не единственный из времени “избранной рады” уцелел при первом правительственном кризисе 1563–1564 гг. В чем мог провиниться Висковатый? Судя по тому мнению, которое он подал на соборе 1566 года, он был против продолжения войны за Ливонию и, может быть, работал в пользу заключения мира с Польшей. Борьба за Ливонию, ускользавшую, несмотря на величайшие усилия завершить так удачно начатое дело, становилась для Грозного настолько больным вопросом, что уже всякое возражение в этой области он готов был принять за измену. Но, может быть, за Висковатым числилась и более серьезная вина, чем одно только открытое противоречие, вина тайная?»

* * *

Поскольку никто толком не знал, что же на самом деле произошло с очередной царицей, вскоре пошел слух такого содержания: мол, это боярин Иван Петрович Федоров-Челяднин, один из самых близких к царю людей, поддался на ляшские посулы, продался врагу и на пиру подлил в царский кубок яду. Опытный государев лекарь самого Ивана Васильевича спас, а вот Мария Темрюковна, «по ее слабому женскому естеству», скончалась до того, как ей была оказана помощь.

Чушь полнейшая, если подумать. И как, казалось бы, таким слухам верить? Но люди склонны верить слухам, особенно подкрепленным сплетнями. А сплетни — это паутина ума, вот темные слухи и летят со скоростью света.

В 1544 году Иван Петрович Федоров-Челяднин был пожалован боярством, а еще через пять лет — почетным званием конюшего (то есть стал человеком, ведавшим царской конюшней, дворцовыми экипажами, конюшенными слободами, а также сборами с купли-продажи лошадей на конских площадках). Интересно, что даже Генрих фон Штаден, не скупившийся в своих «Записках о Московии» на нелестные характеристики своих современников, писал о нем: «Иван Петрович Челяднин был первым боярином и судьей на Москве в отсутствии великого князя. Он один имел обыкновение судить праведно, почему простой люд был к нему расположен».