В каждом молчании своя истерика - Ринат Валиуллин

– Что именно? – испугалась Фортуна, что мать уже в курсе.

– Хотела от тебя услышать.

– Мама, ты так говоришь будто никогда не любила.

– Любила, вот и говорю, смотри, не сбейся с цикла. Никогда не связывайся с мужчинам много старше себя.

– Почему?

– Ты можешь привязаться, пока тебя будут медленно распускать.

– Откуда ты знаешь, что он старше меня? – новая волна страха пробежала по лицу дочери.

– Догадываюсь, – соврала мать.

– Он действительно старше, зато он настоящий мужчина. Это отражается в его словах.

– Что в них такого особенного?

– Игра света и тени: что бы я ни натворила, он всегда освещает так, что тень падает только на него.

– Любовь? – положила Лара на белокурую голову Фортуны ладонь, будто та хотела покататься с ее глади.

– Не знаю, если ты мне скажешь, что это такое.

– Любовь – это оказаться в нужное время в нужном сердце, – скатилась ее рука с горки и взобралась для нового спуска.

– В нужном сердце, – задумчиво повторила Фортуна.

– Ну так что, влюбилась?

– Видимо.

– С чего все началось?

– Разве ты не знаешь, с чего обычно начинается сильное чувство? С пустяка.

– Может, скажешь, кто это?

– Оскар.

– Что? Ты шутишь? – обрадовалась мать, что дочь не стала ей врать.

– У меня не настолько сильно развито чувство юмора, чтобы шутить так цинично.

– Для тебя он дядя Оскар. Ты разбиваешь мне сердце.

– Я понимаю, что он персонаж не моего романа, но оставить его не могу.

– Почему?

– Чертовски красиво играет.

– Вот именно, что играет.

– Мама, ну я же люблю его. Я еще раньше чувствовала, что люблю его, но не знала, что с этим делать: раствориться в нем, как сахар в крепком кофе, так он же выпьет меня всю без остатка в два глотка. Что от меня останется? Один осадок. На котором он сможет потом только гадать: «Сколько раз надо будет ее послать, чтобы она больше не звонила, не писала, не ждала?». Или же послать его подальше, пока не началось растление души, забыть, пока есть память, подумать о себе, пока есть ум.

– Ты уже спала с ним?

– Разве это имеет значение? Я все время хотела спросить, почему у вас с отцом все так странно: он там, ты здесь. Я могла бы понять, если бы это была любовь на расстоянии, но вы же и вместе как кошка с собакой, – перевела стрелки Фортуна.

– У нас так много любви, что жить вместе не получается. Потому что уже через несколько часов общения мы настоящая гремучая смесь молчания, как это можно контролировать, я не знаю.

– Как кофе. Ты же знаешь, как варится кофе? Терпкий, насыщенный, ароматный, заливаешь водой и ставишь его на огонь, медленно греешь, чувствуешь, как в нем закипают чувства, как чудовищно притягательный запах заполняет все пространство, и в этот момент страсть, скучавшая в недрах, начинает подниматься. Вот этот момент самый главный в отношениях, надо быть очень внимательными и чуткими друг к другу, чтобы страсть не выплеснулась наружу, не потеряла вкус и не залила огонь. Просто пить небольшими глотками и получать удовольствие.

– Тебе лишь бы удовольствие получать.

– Да не спала я с ним еще, если тебе это так важно. Ну что ты молчишь? Не ты ли мне говорила: «Если ты встретила свою любовь, не вздумай игнорировать или бежать, второго шанса может и не предоставиться, тем более есть риск споткнуться и лечь без любви, и это будет самой грустным падением в твоей жизни».

– Я думаю, почему ты не пошла на филфак, – не знала Лара, как ей реагировать на такую правду, – ну или хотя бы в журналистику? Какой из тебя технарь, вон ты какой вкусный кофе сварила.

– Спасибо, один филологу нас уже есть. Если ты про кофе, то это не мое, цитата из какой-то книги.

– Когда ты уже будешь любить себя, как ты не понимаешь, что иначе…

– Что иначе?

– Иначе тебя полюбит какой-нибудь придурок.

– Он точно не придурок.

– Так что ты ждешь от этой любви?

– Ребенка… я шучу, – обрадовалась Фортуна, что мать осталась в себе после такого признания и позволила себе эту вольность. На самом деле мать уже давно не находила себе места, она ждала возвращения отца, чтобы вынести приговор дочери.

– Я не скажу за все желания. Но могу озвучить главное: чтобы он хотел меня до последней капли жизни.

– А если это окажется банальной случайной связью?

– Я не верю в случайные связи. Мое сердце не гостиница. Там нет номеров на ночь.

* * *

– Ах ты, проститутка! Как же ты могла! Он же тебе в отцы годится, – сорвался голос Лары на истерический.

– С отцами не спят, – на последнем дыхании тихо оборонялась Фортуна.

– Ах ты, сучка! – сорвала мать со стула полотенце, замахнулась и начала бессильно хлестать воздух. Будто пыталась прибить только ей одной видимых мух.

Фортуна молча улыбалась сквозь накатывающийся шторм слез:

– Назло.

– Ты еще будешь над матерью издеваться! – вскочил, не дождавшись конца спектакля, отец. – Пошла вон из моего дома.

– Не забывай, он и мой тоже! Уйду, когда захочу!

– Ах ты, падаль! – не выдержал Антонио и, схватив свою дочь за руку, потащил из комнаты к выходу.

Та сопротивлялась как могла сильным рукам, пока ее стройное худое тельце не завалилось на пол. Тогда отец бросил ее руки, ловко подхватив с пола ноги дочери и поволок дичь по гладкому ламинату. Фортуна по инерции схватилась за скатерть, свисавшую со стола, и увлекла за собой еще большую стеклянную вазу с красными блестящими яблоками. Ваза грохнулась, подпрыгнула как-то нелепо и со второй попытки рассыпалась на сотни разнокалиберных вазочек. Яблоки шумно покатились, вообразив себя шарами в кегельбане. Все замерли, словно в ожидании страйка.

На шум прибежала младшая сестра Кира, словно тоже хотела поучаствовать в намечавшейся здесь большой игре. Однако быстро поняла, что игра уже вышла за рамки дозволенного, стала собирать с пола яблоки, пытаясь занять себя чем-нибудь, пока будет доиграна эта жуткая сцена. Закончив работу и не найдя слов против рухнувшей на дом тишины, подняла одно из сбежавших от хрусталя яблок и откусила. Так и стояла, в то время как в доме менялись декорации: Фортуна… Чуть позже она зашла в комнату Фортуны, подошла к кровати и, не зная чем еще утешить и поддержать, осторожно начала гладить соломенную копну ее теплых волос, чувствуя, как все еще вздрагивало от затихавших всхлипов тело сестры. Большие карие глаза Киры выражали то самое трепетное сочувствие, которое появляется в детских глаза при виде бедных бездомных животных. Две косички из темных волос торчали словно антенны, следящие за колебаниями в доме. Так как ее длинными волосами занималась мама, то Кира уже по цвету ленты научилась определять настроение матери. Синий, как сейчас, всегда обещал похолодание.