В каждом молчании своя истерика - Ринат Валиуллин

– Может, дать ему немного? – спросил я Фортуну, которая лучше меня понимала в собаках.

– Не стоит, – сказала она. Тем временем сеттер притащил в зубах кусок ветки и протянул Фортуне.

– Служит, – прокомментировал я.

– Или хочет поиграть, – отбросила она палку на несколько метров. Пес проводил ее взглядом, но остался на месте.

– Не могу я больше смотреть в его голодные глаза, – кинул я кусок своей сосиски сеттеру. Тот поймал на лету гостинец, опустил морду и стал жадно жевать. Проглотив, начал вынюхивать с поверхности снега невидимые ароматы и снова поднял голову: «Еще». В этот момент короткий свист хозяина оторвал его от нашей компании. И рыжее веселое вещество исчезло из поля зрения.

– Смотри, – допивая глинтвейн, закинула голову наверх Фортуна. Там на голубой акварели появилось несколько ярких куполов парапланеристов.

– Жизнь прекрасна, когда она не в телевизоре, – прилег я на колени любимой.

– Ну ты нахал!

– Извини, чтобы лучше было видно, как они спускаются с небес.

– Тебе удобно? – приняла Фортуна меня.

– Еще бы. Ты моя квартира с удобствами.

Я долго наблюдал за разноцветными птицами, пока не закрыл глаза и представил себя на их месте: шершавый, жесткий поток, бьющий в лицо, беспорядочные чертежи земли и свою абсолютно пустую голову, из которой ветром выдуло все, кроме ощущения нереального счастья.

– Да не кричи ты так! – смеялся рядом Антонио. Это был первый мой полет на парашюте, когда мы спустились в тандеме. – Просто наслаждайся, упивайся.

– Тобой, что ли? – приходил я постепенно в себя.

– Нет, мной не надо, сопьешься… Свободой!

* * *

– А твой Антонио? Наверное, он какой-то особенный?

– Да нет, не было в нем ничего такого особенного.

– За что же ты его тогда полюбила?

– За то, что эту роль он отдал мне.

– Только ты думала, что это будет яркое захватывающее кино, а оказалось, что длинный тривиальный сериал, с повтором предыдущих серий по утрам. Все влюбленные – неизлечимые оптимисты. Он все по вахтам на север летает?

– Да, месяц здесь, месяц там.

– Ну все-таки успеваешь соскучиться?

– Нет, скорее не успеваю привыкнуть. Все время хочется какой-то свежести отношений, бури эмоций, праздника, что ли. Но не того, что за столом с готовками и гостями. Ты меня понимаешь?

– Согласна, мы стали экономны, мы боимся любить, мы боимся делиться чувствами, даже сердца нынче не бьются, потому что уже не бокалы полные вина, а пластиковые стаканчики с охлаждающими напитками. А знаешь, что он мне заявил?

– Кто?

– Марко. Когда я ему сказала: «Ты меня не любишь, я это чувствую».

– Что?

– «А зачем мне тебя любить, когда с тобой можно просто спать», – ужалил в самое сердце. Вот все время же себе говорю: «Не надо заводить романов, если вас не заводит». Ан нет, бес попутал, а точнее – страх одиночества.

– После таких слов в отношениях наступает зима.

– Похолодание, я бы сказала. Хотя погода меня абсолютно не волнует. Что бы там ни было за окном – скупая зима или неуравновешенное лето, я всегда буду ждать весны. Только весной глаза наполняются влюбленностью, я же чувствую себя сентиментальной и щедрой дурой, раздавая ее направо и налево.

– Конечно, время вылечит, но осложнения обеспечены. Любовь не переспать.

– И каков теперь твой главный принцип по жизни?

– Главное, чтобы было интересно. А что касается остального, то секс по Фрейду, шоколад по любви, чай поутру.

– В общем я с тобою согласна, но кое-что поменяла бы местами.

* * *

Я выхожу на улицу, чтобы вдохнуть немного асфальта, машин, людей, будто без этого мне уже не выжить. Люди идут молча навстречу или попутно, никто никого не знает и знать не хочет. А если хочет, то только с перспективой. Но где же ее взять, перспективу, если все упирается в горизонт? Для кого это отдельная квартира, для кого – прекрасная задница впередистоящего авто, для кого – необитаемый остров, для кого – своя жизнь, без примеси прочих. Все хотели независимости, но продолжали пить, курить и любить, любить кого-то, любить себя. Я тоже зависел от этой вредной привычки. Я был влюблен, а значит – ограничен.

На моем горизонте лежала она – нервная, истощенная красотой, обличенная в изящество, погрязшая в моей влюбленности.

Осень была той самой порой, когда можно подсчитывать урожай адамовых яблок после бурных летних ночей. Пусть даже женщины уже спрятали свои выдающиеся детали страсти в ткань, и воздух относился к тебе с прохладцей. В вазе моего воображения стоял свежий букет из ее ног, рук, золотых косичек. Вместе с мыслями, которые спокойны и свежи, я шел через небольшой парк, вдыхая торжественный фейерверк леса. На улице пахло дынями, они выступали золотом из декольте осени, напоминая, что все еще будет, будет гораздо слаще, только попробуй. Я подошел к лавке с фруктами, развалами которой правил южанин. Стал рассматривать дыни, которые лежали одна к одной, словно боевые снаряды, крупнокалиберные и заряженные. Я коснулся морщинистой желтоватой коры одного из них, даже пальцами ощущая сладость плода.

– Ну что ты ее жмешь с такой силой, дыни – они же нежные, как женская грудь, – предупредил меня продавец. – Ты просто скажи мне, какой тебе нужен размер.

– Сладкие?

– Все сладкие. Выбирай любую. Стопроцентный сахар, растает во рту, как поцелуй любимой, – достал он одну и повертел в руках. – Ты же любишь женщин, по глазам вижу. Тогда бери и не сомневайся.

– Я не сомневаюсь, я выбираю.

– Что тут выбирать?

– Дыню или цветы?

– Как всякий торговец, я мог бы тебе соврать, но я не всякий – для женщины бери цветы. Там за углом моя сестра торгует. Какие у нее розы!

– Какие?

– Свежие, как мои дыни.

В итоге я взял и дыню, и розы, которыми хотел скрасить осенний этюд Фортуне. Я представил на мгновение, как она уже положила себя, горячую, в новенькое белье, как в посуду, из которой я буду есть, нет – хищно жрать, когда вернусь. Я знал, что больше всего она любила мою кипучую невоспитанность, дерзость в постели, чувствуя себя то лакомством райским, то сытной жратвой, то десертным вином. Любовь можно было назвать как угодно, главное, чтобы было кому приготовить и тихо шепнуть: приятного аппетита! Пока я витал в своих фантазиях, подошел мужик, пахучий и засаленный. Спросил мелочи. У меня были деньги, почему не помочь, я пошарил в душе своей и насыпал ему медно-никелевое конфетти в ладошку. Может быть, эта манна поможет ему встряхнуться, не умереть от запоя.

– Вы из жалости? – спросила меня бабулька, раздававшая бесплатную прессу.