Арминута - Донателла Ди Пьетрантонио

— Ну, не знаю.

Две спрятанные в лифчик купюры торчали из глубокого выреза рубашки.

— Мне придется остаться здесь навсегда или позже я смогу к ней вернуться? — продолжала выспрашивать я.

— Ты останешься с нами, это точно. Но про Адальджизу не спрашивай. Тебе лучше самой с ней поговорить.

— Когда? И где? Кто-нибудь мне это скажет? — выкрикнула я ей прямо в лицо.

Я выдернула из выреза на ее груди свернутые купюры и разорвала их на куски. Оцепенев от изумления, она не успела остановить меня и что-то предпринять. Она смотрела на меня, и зрачки у нее были черными и неподвижными, зубы и десны обнажились, как у собаки, готовой броситься на врага. Я получила сильную пощечину и пошатнулась. Отступила на шаг, чтобы не потерять равновесие. На полу стояла бутылка масла, которую она вытащила из-под раковины. Я задела ее, и она покатилась по полу. Несколько секунд мы обе, как завороженные, смотрели на желтое и прозрачное пятно, медленно растекавшееся по плиткам и заливавшее осколки стекла и обрывки банкнот.

— В ней оставалось еще полбутылки, и это было последнее масло. В этом году поедешь собирать оливки. Пора тебе научиться зарабатывать себе на хлеб, — проговорила она и начала бить меня по голове, которую, видимо, считала виновницей всех несчастий.

Я прикрывала руками уши, а она старалась попасть в незащищенное пространство, чтобы ударить побольнее.

— Нет, нет, не надо! — раздался крик Адрианы, которая вернулась домой с Джузеппе, но я не услышала, как она вошла. — Я сама все уберу, тебе не нужно ничего делать, — уговаривала она мать, останавливая ее руку.

Она пыталась защитить меня и мою уникальность, делавшую меня такой непохожей на остальных детей из этой семьи, включая и ее. День за днем я пытаюсь найти объяснение такому поведению десятилетнего ребенка, который стремился во что бы то ни стало сохранить мое исключительное положение — неприкосновенность сестры, которая недавно вернулась.

Мать пихнула ее так, что она приземлилась коленями на плавающие в масле осколки. Она закричала от боли, и Джузеппе, сидевший в манеже, громко заплакал. Я помогла ей встать, усадила ее и стала пальцами вытаскивать застрявшие в коже кусочки стекла. Кровь стекала по волоскам, которые иногда вырастают на ногах у девочек в этом возрасте. Мы слышали, как резко хлопнула дверь и малыш затих: мать взяла его на руки. Самые мелкие осколки пришлось вынимать щипчиками для бровей, которые имелись у Адрианы: откуда они у нее взялись, никто не знал. Она несколько раз вскрикнула. Мне нужно было продезинфицировать порезы.

— Есть только спирт, — сообщила она и покорилась судьбе.

Мне было так ее жалко. Спирт жег ее раны, она кричала от боли, и я просила у нее прощения, ведь все это случилось из-за меня.

— Ты же не нарочно, — оправдывала она меня, — но теперь нас ждут семь лет несчастья. Это — первое. Масло ничем не лучше зеркала.

В завершение я обернула колени Адрианы мужскими носовыми платками, потому что больше ничего у нас не было. Когда она встала, они съехали на лодыжки. Она хотела помочь мне с уборкой, мы старались быть осторожными и не порезаться. Она увидела на полу письмо и обрывки денег.

Я все ей рассказала.

— Ты всегда такая тихая-тихая, что на тебя сегодня нашло? — увещевала она меня, оглядывая кухню. — Ты хоть оставшиеся деньги успела спрятать?

Подняв деньги с пола, мать положила их на стол, но теперь они исчезли. Должно быть, она, уходя, забрала их как компенсацию за нанесенный мной ущерб. Потом она вернулась на кухню как ни в чем не бывало: судя по всему, так она и поступила. Нам она велела почистить картошку на ужин.

— Тетка снизу сказала, что ты лучшая ученица в школе, — сообщила она, и в ее обычно бесцветном голосе послышались нотки гордости, но, возможно, мне это только почудилось. — Ты смотри, книжками глаза не испорть, очки-то дорого стоят, — добавила она.

После того случая она меня больше не била.

Мы не видели его много дней. В поселке поговаривали, что он связался с бандой воров, которая совершает набеги на окрестные деревни, обчищает дома фермеров и, если верить слухам, появляется все время в разных местах.

Окорок был съеден очень быстро. Мать решила распилить кость на несколько частей и заставила нас с Адрианой держать ее за концы. Она варила куски кости с бобами: суп получался жирный и ароматный. На такой диете мы просидели много дней, отчего наши кишечники пришли в полное расстройство.

В то утро моя сестра не пошла в школу, у нее разболелся живот. Вдова с первого этажа открыла дверь, услышав мои шаги: она узнавала их по звуку.

— Будь осторожна, сегодня должно случиться несчастье, — сообщила она. — Ночью под окном спальни твоей матери ухали две совы, — пояснила она, встретив мой вопросительный взгляд.

После уроков я вышла из школы на раскаленную улицу. Я шла через площадь, где торговцы уже сворачивали свои прилавки. Перед фургоном мясника ветер поднял в воздух столбы пыли и обрывки картона, торговец метнулся к прилавку и прикрыл товар скатертью. Тут он заметил меня: как и каждый четверг, я проходила мимо него по дороге домой.

— Ты почему здесь? Разве не знаешь, что случилось с твоим братом?

Я покачала головой.

— Авария, на повороте за землечерпалкой.

Я окаменела. И даже не спросила, о каком брате идет речь. Мясник добавил, что родители уже там, на месте. Не помню ни как я тоже туда попала, ни кто вызвался меня подвезти.

На обочине стояла полицейская машина, за ней много других. Кто-то позвонил и сообщил о краже в полицию, поскольку карабинерам в поселке уже не доверяли, ведь они до сих пор никого не поймали, и преступники совсем обнаглели. Полицейские преследовали старый побитый скутер, тот, войдя в поворот, возможно, попал колесом в пятно мазута или мелкий гравий, и его занесло. Парень, который им управлял, держался за руль и не получил серьезных повреждений, его отвезли в больницу, врачи уже им занимались.

Винченцо ехал сзади, держась за своего друга, и в какой-то момент разжал руки. Он пролетел над осенней травой до ограды поля, на котором паслись коровы. Кто знает, может, в последние мгновения своей жизни он видел те шипы, которые спустя долю секунды впились в его тело. Он напоролся шеей на колючую проволоку и, приближаясь к финалу, в последний раз взмахнул руками, как усталый ангел. Железные жала вонзились в кожу, вскрыли трахею и разорвали артерию. Он повис на ограде: голова — с одной стороны, над пастбищем, а обмякшее тело и вывернутые ноги — с другой. Коровы повернулись, равнодушно посмотрели на него и снова уткнулись мордами в траву. Когда я приехала, фермер, на поле которого случилось несчастье, стоял неподвижно, опершись на вилы и глядя перед собой.

Полиция сказала, что нужно ждать медиков. Прислонившись к дереву, я издалека видела его — Винченцо. Я не знаю, почему они не прикрыли его, он висел там под любопытными взглядами зевак, словно потрепанное пугало. Легкий ветер раздувал лоскуты разорванной рубашки.