Последний Катон - Матильда Асенси

— Ваше высокопреосвященство… — сказала я в качестве приветствия, преклоняя колено и целуя ему перстень.

— Сестра Салина… — смущенно проговорил он. — Сестра Салина… Вы не представляете, как мы сожалеем о случившемся!

— Ваше высокопреосвященство, как вы понимаете, я не имею ни малейшего понятия, о чем вы говорите.

Он, конечно, имел в виду дурное обращение, которому меня подвергли за последние восемь дней и Ватикан, и мой орден, но я не собиралась легко сдаваться, поэтому я сделала вид, что думаю, что произошло какое-то несчастье, и поэтому меня вернули подобным образом.

— Кто-то из моей семьи?.. — намекнула я, изображая тревогу на лице.

— Нет, нет! Ах нет, нет! Боже упаси! С вашей семьей все в полном порядке!

— Тогда что же, ваше высокопреосвященство?

Кардинал-викарий Рима обливался потом, несмотря на работающий в комнате кондиционер.

— Пожалуйста, поедемте со мной в Город. Монсеньор Турнье вам все объяснит.

Через небольшую дверь мы вышли оттуда прямо на улицу, а там нас ждал лимузин черного цвета с номером SCV («Statto della Citta del Vaticano» — «Государство города Ватикан»), такой, какие есть у каждого кардинала для персонального пользования и которые римляне, большие плуты, окрестили «Se Cristo Vedesse»[4]. Садясь в машину рядом с кардиналом, я подумала, что должно было случиться что-то очень серьезное, не только потому, что меня прогоняли целый день из конца в конец европейского неба, но и потому, что встречать меня в аэропорт отправили самого председателя конференции епископов Италии (все равно как если бы служанку приехал встречать сам граф). Все это было очень странно.

Лимузин величаво проехал по римским улицам, запруженным туристами даже в этот холодный вечерний час, и через площадь Сант-Уффицио въехал в Город Ватикан сквозь так называемые ворота Петриано слева от площади Святого Петра, намного более незаметные и малоизвестные, нежели ворота Святой Анны. Когда одетые в свою кричащую униформу швейцарские гвардейцы пропустили нас дальше, мы поехали по проспектам, оставив слева дворец Инквизиции и Палату аудиенций, а затем, дав круг, объехали слева огромную ризницу Святого Петра, которая по своим размерам вполне могла бы быть второй базиликой, и выехали на просторную площадь Святой Марты, проехали мимо ее садов и фонтанов и остановились перед главным входом в новехонький «Дом святой Марты».

«Дом Святой Марты», названный так в честь святой Марфы, сестры Лазаря, которая приняла Иисуса в своем бедном доме в Вифании, был великолепным дворцом, постройка которого стоила более 35 000 миллионов лир[5] и который недавно возвели с двойной целью: с одной стороны, чтобы предоставить кардиналам удобную резиденцию во время предстоящего конклава, и с другой — чтобы служить роскошной гостиницей для высокопоставленных гостей, прелатов или всех тех, кто в состоянии позволить себе ее высочайшие расценки. То есть он был именно бедным домом святой Марфы.

Когда мы с его высокопреосвященством вошли в ярко освещенный и украшенный с великой пышностью холл, пожилой швейцар встретил нас и проводил в приемную. Как только управляющий узнал кардинала, он вышел из-за своей элегантной мраморной стойки и, оказывая нам всяческие знаки внимания, провел нас через широкий вестибюль по направлению к величественной, прихотливо изгибающейся лестнице, ведущей в бар с несколькими залами. Сквозь открытые двери я заметила библиотеку и в уголке — офис администрации. В другой стороне вырисовывался погруженный в полутьму конференц-зал гигантских размеров.

Управляющий, семенящий все время на шаг впереди нас, но слегка изогнувшись в нашу сторону, чтобы подчеркнуть превосходство кардинала, провел нас в ту часть бара, где виднелись двери нескольких приват-комнат. Он почтительно постучал в первую из них, приоткрыл ее, сделав знак, что мы можем войти, тут же отвесил изысканный поклон и исчез.

Внутри приват-комнаты, которая представляла собой нечто вроде зала заседаний с небольшим овальным столом в обрамлении черных современных кресел с высокой спинкой, нас ожидали трое: председательствовал монсеньор Турнье, восседавший во главе стола с не очень дружелюбным видом; справа от него сидел капитан Глаузер-Рёйст, такой же каменный, как обычно, но выглядел он странно, по-другому, так что я даже пригляделась повнимательнее и ужасно удивилась, заметив, что у него был превосходный загар (временами переходящий в красный, как у рака, оттенок), благодаря которому уже можно было отличить волосы от кожи, словно он неделю загорал на пляжах Адриатики среди туристов; и, наконец, справа от Глаузер-Рёйста, опустив голову и сжав руки, как будто в сильном волнении, сидел какой-то незнакомец.

Монсеньор Турнье и Глаузер-Рёйст встали нам навстречу. Мое внимание привлекли фотографии, ровным рядом висевшие на кремового цвета стенах: все понтифики этого века в своих белых сутанах и шапочках, с любезными отеческими улыбками. Я преклонила колено перед Турнье, а затем повернулась к игрушечному солдатику:

— Мы снова встретились, капитан. Это вам я обязана этой интересной поездкой в Дублин и обратно?

Глаузер-Рёйст усмехнулся и впервые с тех пор, как мы знакомы, решился прикоснуться ко мне, беря меня за локоть, чтобы подвести к креслу, где неподвижно сидел незнакомец, до смерти напугавшийся, увидев, что мы идем прямо к нему.

— Доктор, позвольте представить вам профессора Фарага Босвелла. Профессор… — Тот встал так быстро, что карман его пиджака зацепился за подлокотник кресла и резко затормозил его на полпути. Он пустился в отчаянную борьбу с карманом, пока наконец не освободил его, и только поправив на носу крохотные кругленькие очки, смог посмотреть мне прямо в глаза и робко улыбнуться. — Профессор Босвелл, представляю вам доктора Оттавию Салина, монахиню ордена Блаженной Девы Марии, о которой я вам уже говорил.

Профессор Босвелл испуганно протянул мне руку, которую я пожала без особого энтузиазма. Он был очень симпатичным мужчиной тридцати семи — тридцати восьми лет, почти таким же высоким, как Кремень, и был одет в простую одежду (синяя рубашка-поло, спортивная куртка, широкие, очень мятые бежевые брюки и грязные и поношенные грубые ботинки). Он нервно моргал, когда я пыталась удержать его взгляд, который постоянно испуганно избегал моего. Любопытный тип был этот профессор Босвелл: у него была смуглая кожа арабов, а черты лица являли собой замечательный образец еврейских особенностей, однако мягко и свободно ниспадающие с обеих сторон лица волосы были светло-светло-каштановыми, почти русыми, а глаза — совершенно голубыми, красивого бирюзового цвета, как у того актера, который снимался в том фильме… Как он назывался? Не помню, там все убивали друг друга за бензин и ездили на странных машинах. В общем, этот удивительный профессор Босвелл понравился мне почти с первого взгляда. Может, это из-за его неловкости (он спотыкался о неровности на полу, даже если их там не было) или робости (когда ему приходилось говорить, у него полностью пропадал голос), но я почувствовала внезапную волну расположения к нему, которая меня удивила.