Джек Ричер, или Дело - Ли Чайлд

— Отступление не входит в полученное мною задание. Вам же все это знакомо.

— Ну хорошо, предлагаю вам сделку. Ответ на ответ. И после этого вы отправляетесь обратно. Отчаливаете с рассветом. Я даже пришлю за вами Пеллегрино, и он отвезет вас на то место, где подобрал вас. Договорились?

— А какой у меня выбор? — спросил я. — Выходит, договорились.

— Нет, — сказала она. — Мы не продвинулись. Вообще ни насколько.

— Понятно, — сказал я. — Спасибо. Теперь ваша очередь.

— Очевидно, это прояснит для меня ситуацию, если я буду знать, являетесь ли вы асом в своем деле, или же этот парень, которого они послали в Келхэм, является асом. Я употребляю слово «ас» в терминах текущей армейской системы оценок. И имею в виду баланс вероятностей.[13]В свете этого они полагают, что проблема или за воротами, или перед ними. Так кто заправила, вы? Или тот парень?

— Отвечать честно?

— А чего еще мне ожидать от сына морпеха?

— Честный ответ такой: я не знаю.

Элизабет Деверо заплатила за свой гамбургер и за мой десерт. Я посчитал это щедростью и оставил официантке чаевые, которые снова вызвали на ее лице улыбку. Мы вместе вышли из кафе и остановились на короткое время возле старой патрульной машины. Луна светила ярче. Тучи, закрывавшие тонкий серпик, ушли, вместо них на небо высыпали звезды.

— Могу я задать вам еще один вопрос? — спросил я.

Деверо сразу насторожилась.

— О чем? — поинтересовалась она.

— О волосах, — успокоил ее я. — Наши волосы должны соответствовать формам наших голов. Сводить на конус, так это называется. Закругляясь в соответствии с естественным закруглением черепа при переходе в основание шеи. А как было с вашими волосами?

— В течение пятнадцати лет я коротко стриглась машинкой, — ответила она. — Я начала отращивать волосы, когда поняла, что ухожу со службы.

Я посмотрел на Деверо, освещенную лунным светом и светом из окна кафе, и представил ее с короткой стрижкой. Наверное, она была неотразимой.

— Рад был узнать об этом. Спасибо, — сказал я.

— С самого начала у меня не было никаких шансов, — пояснила она. — Правила для женщин, служащих в Корпусе морской пехоты, требуют придерживаться «неэксцентричного стиля», как они это называют. Волосы могут касаться вашего воротника, но не должны спадать дальше его нижнего края. Их разрешено закалывать, но в этом случае я не могла надеть шляпу.

— Сплошное жертвоприношение, — посочувствовал я.

— Дело того стоило, — ответила Элизабет. — Мне нравилось быть морпехом.

— Так вы и сейчас им остаетесь. Став морпехом, будешь им всегда.

— Ваш отец так говорил?

— Ему не представился шанс сказать это. Он умер на боевом посту.

— А ваша мама еще жива? — спросила она.

— Она умерла через несколько лет после отца.

— Моя мама умерла, когда я была на шлюпочных сборах. От рака.

— Что вы говорите? Моя тоже. От рака, я хочу сказать. Только не во время шлюпочных сборов.

— Сочувствую.

— Это не моя вина, — неожиданно для себя произнес я. — Она была в Париже.

— Я тоже. Правда, на Пэррис-Айленд.[14]А она, что, иммигрировала?

— Она была француженкой.

— А вы говорите по-французски?

— Un peu, mais lentement, — ответил я.

— Что это значит?

— Немножко, но медленно.

Кивнув, она взялась за ручку двери «Шевроле». Я понял намек и сказал:

— Итак, спокойной ночи, шеф Деверо. Приятно было с вами познакомиться.

В ответ она улыбнулась.

Я повернул налево и пошел по направлению к своему отелю. Услышал, как заработал мотор полицейской машины, как начали вращаться колеса, а потом автомобиль, медленно проехав мимо меня, вдруг сделал круговой поворот, переехав с противоположной стороны улицы на ту, по которой шел я, и припарковалась к соседнему с отелем «Туссен» дому. Я прошел вперед до машины, как раз в тот момент, когда Деверо, открыв дверь, вышла на тротуар. Я, естественно, решил, что она хочет сказать мне еще что-то, поэтому остановился и стал вежливо ждать.

— Я здесь живу, — сказала она, подходя ко входу в «Туссен». — Спокойной ночи.

Она поднялась наверх, в свой номер, прежде чем я вошел в вестибюль. Старик, которого я видел в кафе, сидел за стойкой администратора. Он был готов заниматься делами. Я видел, что отсутствие у меня багажа привело его в замешательство, но наличка есть наличка, и он, приняв восемнадцать долларов, вручил мне ключ от номера двадцать один. Затем пояснил, что мой номер находится на втором этаже, и его окно, расположенное на главном фасаде, выходит на улицу, на которой, по его словам, намного тише, чем на той территории, что находится за задним фасадом. Для меня это не имело никакого значения, поскольку я помнил о том, что неподалеку есть железная дорога.

На втором этаже лестничная площадка выходила на середину длинного, едва освещенного четырьмя маломощными лампочками коридора, с голым, не застеленным ковровой дорожкой полом. В коридор выходили девять дверей от комнат с окнами, выходящими на улицу, и четыре двери от комнат, окна которых были расположены на заднем фасаде дома. Из-под двери семнадцатого номера, чье окно выходило на улицу, пробивалась тонкая желтая полоска света. Деверо, по всей вероятности, готовилась ложиться спать. Дверь моей комнаты была четвертой от нее в северную сторону. Я открыл ее, вошел в номер, зажег свет и сразу почувствовав холодный застоявшийся воздух, а увидев на всем слой застарелой пыли, понял, что комната долгое время пребывала нежилой. Номер представлял собой комнату со множеством углов и высоким потолком; такое архитектурное решение могло бы показаться удачным, если бы в какой-то из периодов последнего десятилетия в один из углов комнаты не затолкали ванную. Окно представляло собой двойную застекленную дверь, ведущую на балкон; я обратил на него внимание, когда рассматривал дом с фасада. Меблировка номера состояла из кровати, стула и туалетного столика; на полу лежал истертый ногами постояльцев и многократными выбиваниями персидский ковер.

Я опустил на окно занавеску и распаковал свои пожитки, которые состояли только из сборной зубной щетки. Я поставил ее в стакан, который нашел на полочке в ванной. Зубной пасты у меня не было, но я всегда считал ее всего лишь приятным на вкус смазочным материалом. Один знакомый армейский дантист клятвенно заверял меня, что механическое воздействие щетины — это единственное, что требуется зубам для поддержания их в здоровом состоянии. А для свежести дыхания у меня была жевательная резинка. Все мои зубы до сих пор были на месте, кроме одного нижнего, выбитого удачным ударом во время уличной драки в Кливленде, штат Огайо.