Давай притворимся, что этого не было - Дженни Лоусон

Тогда-то Джим понял, что наркотики подействовали, а когда немного погодя в комнату зашла мама Джима, огромный орел пролетел мимо нее и приземлился к нему на кровать. Джим говорил, что нарисованный человечек начал вопить, но он не обращал на него внимания, потому что был обдолбан, но не настолько, чтобы не понимать: если он начнет разговаривать с рисунком в телефонной книге, то это будет выглядеть подозрительно.

Джим заметил, что мама смотрит на него настороженно, но уже был настолько обдолбан, что не помнил, задал ли он ей вопрос, на который она не ответила, или она задала вопрос, на который он не ответил. Ему показалось, что будет еще более странно, если он задаст ей еще один вопрос, особенно учитывая то, что он не помнил вопроса, который на самом деле ей и не задавал. Так что они просто сидели, продолжая играть в эти весьма неловкие гляделки. Тогда нарисованный человечек заметил, что если орел не был галлюцинацией, то его мама должна была сразу понять, что он под кайфом, потому что кто станет говорить: «Ой, да нет ничего странного в том, что здесь сидит этот орел»? Джим нервно засмеялся и попытался посмотреть на свою маму взглядом, который, как он надеялся, говорил что-нибудь вроде: «Ух ты. Наш мир – странное место, где орлы могут приземляться тебе на кровать, а могут и не приземляться, не правда ли?»

Но на самом деле он, должно быть, говорил что-то ближе к «Срань господня, как же я, на хрен, обдолбался», потому что на следующий день мама Джима отправила его в местный психиатрический/реабилитационный центр, который помог ему найти Бога и познакомил с куда более серьезными наркотиками, чем те, которые можно найти на улице. Когда он вернулся, то только и говорил, что про карбонат лития да про Иисуса, и когда я упомянула, что мне очень хочется попробовать ЛСД, он закатил глаза, словно был знатоком вина, у которого я только что спросила, как лучше всего раскупорить бутылку портвейна.

Если, конечно, не существует какого-то клуба фетишистов-любителей лошадиных клизм, в чем я сомневаюсь. Погодите, дайте-ка я гляну в Интернете.

Срань господня. Не нужно вбивать этого в поиск, ребята.

К счастью, когда тусуешься с наркошами, в конечном счете непременно натыкаешься на идеального барыгу, и для меня таким стал Трэвис. Это был длинноволосый блондин за двадцать, который жил вместе с родителями. Казалось, он всегда знал кого-то, у кого были наркотики, однако почти никогда не принимал их сам, что делало его не таким уж и настоящим барыгой, но каждый раз, когда нам с друзьями была нужна травка, мы звонили ему, потому что больше нам достать ее было негде. Он был скорее посредником, оберегавшим нас от встречи с «настоящими барыгами» – в нашем представлении это были здоровенные злобные чернокожие с проколотыми ушами и пейджерами, которые непременно бы нас засмеяли. До смерти. В моем представлении все озлобленные чернокожие были отморозками, которые таскают с собой ножи с откидным лезвием и у которых бывают имена вроде «Чарли Петарда». (На самом деле тогда у меня не было ни одного знакомого чернокожего, что должно быть и так понятно, если судить хотя бы по одному этому абзацу.)

У одного моего знакомого был дом в пригороде, и он предложил устроить у него небольшую ЛСД-вечеринку для меня и еще нескольких людей из нашего круга, которые тоже никогда раньше не закидывались кислотой. Так что мы позвонили Трэвису и попросили его привезти столько кислоты, чтобы ее хватило на нас шестерых. Трэвис приехал и сказал, что наркотики в пути, и где-то пятнадцать минут спустя подъехала машина доставки пиццы. К двери подошел курьер с грибной пиццей и неразрезанным листком, пропитанным кислотой. Курьер, которому было под двадцать, был ниже меня где-то на полметра, и кожа у него была белая-пребелая, хоть серьги и пейджер у него и были (что было весьма впечатляюще, так как дело было в начале девяностых, – хотя, наверное, пейджер ему был нужен лишь для того, чтобы принимать заказы на пиццу). Звали его Джейкоб. Позже Трэвис рассказал мне, что кто угодно может покупать у Джейкоба кислоту, если назвать «кодовую фразу», когда звонишь заказать пиццу. Тогда я думала, что это что-то в духе «Плаща и кинжала», например: «Одну пиццу с пепперони без корочки» или «Большой сырный хлеб, и птицы пролетают в полночь», но на самом деле нужно было, наверное, просто сказать: «И попросите Джейкоба принести кислоты», потому что, по правде говоря, с воображением у них у всех были проблемы.

Джейкоб продал Трэвису кислоту по четыре доллара за дозу, а потом Трэвис провернулся и продал ее нам по пять долларов за дозу, что было немного нелепо, да и прибыль получилась у него мизерная. Мы закинулись кислотой, и Трэвис сказал, что если накинуть ему еще десятку, то он останется и присмотрит за нами, чтобы мы случайно не отрезали себе руки. Я ни капли не беспокоилась по этому поводу, пока он об этом не упомянул, но теперь мысль была посеяна у нас в головах, и я ни капли не сомневалась, что как только он уйдет, мы все начнем дружно отрезать себе руки, так что я протянула ему десять баксов. Трэвис предупредил нас, что если нам вдруг покажется, будто соседские коты мысленно нам угрожают, то, скорее всего, это не так. А еще он попросил нас не пялиться на солнце, потому что от этого мы ослепнем (что, может, и оказалось бы полезным советом, не будь на часах десять вечера).

– Оседлайте зверя… не позволяйте зверю оседлать себя, – посоветовал нам наш мудрец.

По правде говоря, я переживала, что кислота и вовсе на меня не подействует. Я уже курила травку до этого, однако так и не почувствовала полного головокружительного прихода, про который мне все так красочно рассказывали. Я испытала все возможные побочные эффекты, но кайфа – почти никакого. В то время как мои друзья, развалившиеся в мягких плетеных креслах, были погружены в безрезультатные поиски рифмы к слову «апельсин», я слопала целую коробку печенья и начала загоняться, что соседи вызвали копов.

завопила я, судорожно брызгая освежителем воздуха, чтобы скрыть запах.

– Шмапельсин рифмуется с апельсином. А теперь помогите мне кто-нибудь подпереть дверь холодильником!

Никто мне так и не помог.

То, что мне никак не удавалось накуриться, скорее всего, было связано с тем фактом, что я не могла удержать дым в легких. Многие говорят, что если кашляешь, когда куришь травку, то вставляет еще больше, но эти люди лжецы. Я делала затяжку, и едкий дым начинал жечь мне глотку, словно раскаленная докрасна кочерга, и я начинала кашлять, как больной эмфиземой шахтер. У которого к тому же туберкулез. Ну и… Я не знаю… птичий грипп. Что там есть похуже туберкулеза? Что бы это ни было, звук был такой, как будто я этим болею. И еще я постоянно вдыхала попадающиеся в траве семена, а все мои друзья были слишком обсажены, чтобы просто произнести слова «прием Геймлиха», так что каждая затяжка была сродни игре в русскую рулетку и провоцировала несколько минут истошного кашля, из-за которого я обрызгивала всех вокруг, как мне казалось, кусочками своих разорванных легких. Не думаю, что кто-то курил травку менее сексуально, чем это делала я.