Давай притворимся, что этого не было - Дженни Лоусон

Потом я снова услышала звон и принялась ползать на коленях по дому, так как подумала, что, быть может, смогу попасть под звуковые волны, издаваемые моими упоротыми друзьями, которые в настоящий момент были в ужасе от осознания того, что никому не суждено увидеть собственное лицо таким, каково оно есть, поскольку «зеркалам доверять нельзя». Я задумалась о том, догадался ли Трэвис спрятать кухонные ножи, и собиралась было найти его и спросить, как вдруг снова услышала звон. Трэвис безрезультатно пытался вырвать у одной из девочек консервный нож и выкрикивал:

– Да возьмите уже кто-нибудь этот гребаный телефон!

В этот-то момент до меня и дошло, что это был за звон.

И еще в ту минуту я прониклась потрясающей красотой звука звонящего телефона, который, как я теперь понимала, можно по-настоящему оценить, только будучи под кайфом. Даже сама концепция телефона казалась мне теперь куда более значимой. «На другом конце провода может оказаться кто угодно, – подумала я про себя. – Это может быть Мистер Ти или один из Громовых котов». От всех этих возможностей голова шла кругом. Я подняла трубку и стала вслушиваться в звуки статических помех разделявшей нас пустоты.

– Алло? Трэвис? – спросил мужчина на другом конце провода.

Я:

– Нет, это не Трэвис. А это Громовой кот?

– Кто? – переспросил мужчина. Казалось, он был очень недоволен.

– Кажется, мы оба ошиблись номером, – сказала я и собралась было повесить трубку, но этот не Громовой кот начал вдруг истошно кричать; впрочем, я не могла разобрать ни слова и решила, что он просто злится из-за внезапного разочарования, в которое его повергла мысль о том, что он никогда не будет Громовым котом. Потом я вдруг осознала реальную вероятность того, что я и вовсе ни с кем не разговаривала и что все это было лишь плодом моего воображения. Может быть, я даже по телефону не разговаривала. Может быть, я просто стояла и говорила по яблоку. Ну или по хомяку. Тут я поняла, что, будь это хомяк, он бы непременно зарылся мне в ухо и сгрыз мою ушную раковину, так что я бросила его на пол и ушла, а Трэвис был такой весь:

– Кто звонил?

И я такая типа:

– Это был не Громовой кот. Возможно, это был хомяк. У меня все в порядке с ухом?

Думаю, в этот момент Трэвису следовало просто включить автоответчик, только, как мне кажется, он и сам закинулся кислотой, – дело в том, что он как будто таял прямо на глазах, а согласно моему опыту, с большинством людей не под наркотой такого не случается. И тут меня начало тошнить. Я сказала:

– Ой. Кажется, меня сейчас вырвет.

А Трэвис сказал:

– Да нет, тебе только кажется, что тебя сейчас вырвет.

И я такая типа:

– Господи, какое облегчение.

И потом меня вырвало. Прямо на ноги Трэвису. Тогда Трэвис дал мне почти что пустой пакет с чипсами, чтобы в него блевать, я уселась в темной комнате, и меня рвало – сильно рвало. Настолько много, что мне даже казалось, будто меня рвет едой, которую я никогда не ела. Трэвис поставил композицию L.A. Woman группы Doors, потому что, по его словам, от нее мне должно было полегчать, и мне действительно полегчало, если не считать того факта, что весь дом растворялся у меня на глазах, наполненный призраками и волосатыми гоблинами. Кроме того, я была практически уверена, что во всех шкафах разожжены костры, и каждый раз, когда песня подходила к концу, меня снова рвало, Трэвис это слышал и запускал песню сначала.

Это повторялось каждые пять секунд на протяжении следующих четырех часов.

И все-таки в какой-то момент между топтанием воображаемых костров и сном, в который я таки погрузилась, на меня нашли ясность и вдохновение. Знаю я это, потому что, когда проснулась рядом с заполненным пакетом из-под чипсов, то увидела написанную кем-то на стене обличительную речь в адрес Смурфиков, причем почерк был мой. Кроме того, я несколько раз написала свое имя на стене – видимо, я не хотела, чтобы кто-нибудь присвоил себе сделанное мной открытие, что Смурфики на самом деле – мирные коммунисты-бисексуалы. Вот в тот момент я и осознала, что наркотики – это плохо, и больше никогда в жизни их не принимала.[18]Потом я ушла и решила обзавестись новыми друзьями, но перед этим стерла свое имя со стены и заменила его на «Трэвис». Я подозревала, что он может попытаться все свалить на меня, так что поставила сердечко, так как все знали – я не тот человек, который просто так рисует сердечки. Впрочем, Трэвис тоже. Наверное, тогда меня еще не до конца отпустило.

А еще в том, что – если отбросить в сторону рвоту, паранойю и чувство стыда – на самом деле это было прямо как в жизни. Ты хочешь, чтобы тебе позвонил Громовой кот Лайон-О, но вместо этого тратишь кучу времени, попусту переживая, что внутри тебя застрянет хомяк. Все это можно назвать своеобразной метафорой нашей жизни. Очень, очень неудачной метафорой.

Через неделю после того, как мне стукнуло двадцать один, я приняла ряд хороших решений. Я так и не напилась (потому что пьянство потеряло свое очарование, как только оно стало законным), и я по-настоящему сосредоточилась на своей анорексии – лучшем психическом заболевании на свете, потому что пусть ты и моришь себя голодом, но хотя бы выглядишь сексапильно. Только вот волосы выглядят паршиво, потому что выпадают клочьями, и не спишь по ночам, не переставая думать о том, что твои тазовые кости торчат слишком сильно, и еще представляешь себе, до чего будет больно, если подровнять их теркой для сыра. Погодите, я сказала «хорошие решения»? Давайте-ка начнем сначала.

Через неделю после того, как мне стукнуло двадцать один, мне было скучно, я была трезвой и отощавшей до той степени, когда люди начинают думать, что ты либо сидишь на героине, либо умираешь от рака. На часах было девять вечера, когда я решила выбраться из дома, так что я накинула пальто, села за руль и поехала в близлежащий город в единственный книжный магазин, который был открыт в столь поздний час. Моя детская любовь к романам ужасов отозвалась непродолжительным увлечением колдовством (которое длилось достаточно, чтобы я поняла, что мои заклинания и привороты ни разу не сработали. Когда нужно было «размахивать белой свечой над разломанными семенами», я, пожав плечами, махала папиным фонариком над банкой с арахисовым маслом. В конечном счете я постановила, что от колдовства нет никакого проку; впрочем, честно говоря, вполне вероятно, что проблема была не столько в заклинаниях, сколько в том, что из меня очень паршивый повар. Кроме того, это было арахисовое масло, перемешанное с желе, что значительно экономило время, – но друиды вряд ли имели в виду именно его).