К чему снится Император? Часть 2 - Вадим Шведов

изучения быта и жизни народа…Мое преступление заключалось лишь в намерении освободить Чернышевского, и я, действительно, укрывал в течение двух дней Домбровского.

— Кто первый высказался о цареубийстве?

— О необходимости убийства государя говорили в нашем кружке, хотя он и не представлял собой какой-то настоящей организации. Все разговоры состояли лишь в рассуждениях о том, допускается ли возможность совершить преступление при определённых условиях и обстоятельствах. Не было ничего конкретного относительно цареубийства. Я это говорю совершенно искренне…Никак не мог предположить того, что Митя пойдёт на это преступление и тем более не мог знать, что по этому поводу привлекут меня лично.

Стенограф при этих словах «генерала» пометил, что тот почти плакал.

На столе же Гагарина лежало письмо Ишутина, в котором тот писал: «Во многом я виноват перед моим Государем, но не виноват в преступлении моего брата; во многом меня упрекает совесть, но я чист от преступления брата. Я никогда бы ни за какие земные блага не согласился бы принять участие в преступлении против своего Государя, даровавшего миллионам людей свободу. Видит Бог, что говорю правду. Когда брат мой предлагал мне участие в его намерении, я не только что отверг это предложение, но и всеми силами умолял его не приводить своё предложение в исполнение, и, по-видимому, он согласился на доводы мои и дал честное слово, что не будет покушаться на жизнь Государя…»

К концу августа следствие об 10 первых подсудимых было завершено. Решили, что вина Каракозова ясна, и его казнь неизбежна. Постановили, огласить приговор о нём отдельно от других. Тут же приняли постановление о докторе Кобылине, который обвинялся лишь в знании о замысле террориста, но не в непосредственном участии в деятельности тайного общества. По этому поводу князь Гагарин заметил, что после объявления приговора в отношении Каракозова не может быть речи о смертной казни кого-либо ещё из подсудимых, так как неприлично ставить виселицу за виселицей. Все с подобным утверждением согласились. Панин тут же на это заметил, что, конечно, двух казнить лучше, нежели одного, а трёх лучше, чем двух, но хорошо и то, что и один главный преступник не избежит кары, назначенной законом. В результате было вынесено два постановления: о казни Каракозова и об освобождении Кобылина.

В день оглашения приговора, зал суда был полон. Согласно судебному уставу, не смотря даже на закрытый процесс, оглашение его итогов открытое. Кобылин в форме доктора академической клиники стоял между часовыми. Началось оглашение и вдруг в зал вбегает старуха со слезами на глазах и разрывающим душу голосом кричит:

— Пощадите, пощадите!

Её подняли и усадили на скамью. Гагарин закончил чтение приговора.

— Часовые, отойдите. Кобылин, вы свободны!

Тот одним прыжком перескочил барьер и обнял старую мать.

Гагарин рассказал об этом государю в царском вагоне по пути из Петербурга в Царское Село. Александр промолчал. Судья также доложил о прошении Каракозова о помиловании. В этот момент мерно стучали колёса, зелень деревьев, крыши усадеб бежали за окнами… — Уйдите Гагарин, вы разочаровываете, — твёрдо сказал государь. Тот медленно убрал в портфель лист с прошением и молча вышел.

Казнь была назначена на начало сентября…

Глава 32

На Смоленском поле Васильевского острова уже с утра собрались толпы народа. Отношение к казням было своеобразное, — для людей это было зрелище. Казалось бы, здесь сошлись две стороны одного явления: жестокость эпохи и безжалостность Александра. Масса людей со странным предвкушением смотрели на подготовленный эшафот, окружённый каре из войск…Вскоре показалась повозка, на которой спиной к лошадям, прикованный к сиденью, сидел Каракозов. Лицо революционера было синим от страха. Увидев виселицу, он пошатнулся.

— По указу Его Императорского Величества…

Забили барабаны, войска взяли «на караул», мужчины сняли шляпы…После того как барабаны затихли, секретарь зачитал приговор. Священник поднялся к осуждённому, сказал Каракозову последнее слово, дал поцеловать крест и сразу же отошёл. На революционера надели саван, подвели под виселицу, поставили на скамейку, накинули верёвку. Никто не отвернулся и не закрыл глаза, — на действие смотрели с безумным жестоким взглядом.

Тем временем остальные осуждённые прощались с родными. Каждый держался по-разному. Худяков при встрече с супругой был одновременно раздосадован и весел, что жене казалось ужасно ненормальным.

— Что же с тобой будет, Ваня?

— Да кто знает…Отправят на каторгу или казнят. Чёрт с ним, одно скажу, зря связался с этими болванами. Нормально убить даже не смогли! Бараны! Из-за них Александр нас точно до конца ограбит! Сначала забрал родовую землю и людей, а теперь ещё конфискуют предприятия и недвижимость.

— А как же мы с детьми?

— Всё о себе беспокоишься? Сказали, оставят один дом и 3 тысячи рублей. С братом моим свяжись, — часть капитала у него хранится. Родная кровь как-никак, — поможет.

Жена, громко рыдая, опустилась на пол…

Содержание нового Уголовного кодекса относительно лиц, знавших о злоумышлении против жизни Императора, принятого при Александре, практически полностью повторяла старую статью 243 Уложения. Согласно этому документу, все лица, не донёсшие об этом, подлежат смертной казни. Гагарин, принимая первые свои судебные решения, фактически попытался игнорировать данные положения как противоречащие его либеральным взглядам. Его последняя беседа с государем имела серьёзные дальнейшие последствия. Фактически он был отстранён от всех дел, а оставшиеся же члены судебной комиссии резко поменяли своё мнение. Последние предложения бывшего главы комиссии были отвергнуты. Все члены Организации в итоге были приговорены к казни. Скрытым от общественности стала и быстрая смерть Кобылина. По тайному приказу Шувалова, освобождённый судом доктор, был зарезан прямо у себя в кабинете. Официальной версией произошедшего стало нападение на врача, зависимого от морфия, молодого человека, которому Кобылин отказывался выписать нужный для того рецепт.

В это время по всей Российской империи стало известно стихотворение Фёдора Ивановича Тютчева, в котором знаменитый поэт так описывал тревожащее всех русских чувство:

Так! Он спасён! Иначе быть не может!

И чувство радости по Руси раскатилось…

Но посреди молитв, среди благодарных слёз,

Мысль неотступная невольно сердце гложет:

Всё этим выстрелом, всё в нас оскорблено,

И оскорблению как будто нет исхода;

Легло, увы, легло позорное пятно

На всю историю российского народа!

Интерлюдия

После покушения на супруга Мария долго не могла успокоиться. Со смертью сына её чувства словно застыли. Каждый день она вспоминала любимого Никсу, ее мысли были полностью погружены в прошлое. Но этот выстрел словно разрушил плотину в её душе. Чувства вырвались наружу стремительным потоком. При известии о