Семь ликов Японии и другие рассказы - Адольф Мушг

– Тут даже телевизора нет.

– Это ваш мальчик, Габриелла? Смотрите-ка, он, оказывается, умеет разговаривать по-немецки.

Все трое обернулись на Макса и демонстрируют ему свои туго накрахмаленные сорочки с бабочкой. Навозный жук, лысый коршун и акулья морда. Такими старыми, как они выглядят, им никогда не быть.

– Саша, – говорит дама, – скажи: добрый вечер.

– Спокойной ночи, – дерзит Макс.

– А он за словом в карман не полезет, – говорит акулья морда. – Тебя зовут Саша? Ах, какая у тебя обворожительная мама! И тебе, конечно, хочется послушать, как она играет?

– А разве в номере не слышно? – спрашивает дама и краснеет. У нее на лбу взмокла пудра, на носу ее давно уже нет.

– Ничего там не слышно, – говорит Макс.

– Как он может спать при таком шквале аплодисментов, – высказывает предположение лысый коршун.

– Он хочет слышать вас, Габриелла, – фистулит акулья морда. – Он просто не выдержал и не смог остаться в постели. Ничего удивительного!

– Я в этом не уверена, – говорит дама и улыбается так жалобно, что вызывает у всех сочувствие. – Саша, ты знаешь, во время концерта нельзя никому мешать. Это неприлично.

– Да пусть остается, Габриелла, – пыхтит навозный жук Туттифрутти. – Мальчонка приоделся, он для вас оделся по-вечернему Пойдем, юный друг, найдем для тебя подходящее местечко. В первом ряду!

– Это господин Бенедетти, Саша, он сделал этот вечер возможным. Мне кажется, ты еще даже не подал ему руки.

Когда и после этого никакого движения, акулья морда ободряющим тоном говорит:

– Бенедетти как Буонарроти. Ну, как Микеланджело – его-то ты наверняка знаешь.

– Прошу вас, – говорит Габи.

Когда они прибыли в отель, на такси, никакой Бенедетти их в дверях не встречал. Он позвонил только тогда, когда они уже поднялись в номер. Он ждет ее на бокал шампанского в фойе. Ты пойдешь со мной, Саша? – этого она не сказала. Я скоро вернусь, Макс, – только и всего, – почитай пока комикс.

Он даже мизинца не подаст этому господину. А тот уже заграбастал его руку целиком в свою и потянул за собой из артистической уборной. Без всякого успеха. Там, где Макс стоит, там он и будет стоять.

– Саша, – раздается над ним громкое сопение. – Значит, тебя зовут Александр.

Вовсе это так не значит.

– Вообще-то его зовут Макс, – шепчет дама.

– Макс? – спрашивает Бенедетти, гладит его по голове и оставляет там лежать свою лапу. – Это прекрасно. Хотя Саша было бы не менее прекрасно. У меня тоже есть Саша. Его, собственно, зовут Александр. Он уже взрослый, инженер-машиностроитель. А ты кем хочешь стать?

– Только не инженером-машиностроителем, – говорит Макс.

– А на каком инструменте играешь ты?

– Он начал учиться на виолончели, – быстро говорит дама. – Макс, ты будешь сейчас послушным мальчиком и пойдешь с господином Бенедетти в зал. Или снова в наш номер. Пожалуйста! Антракт закончился.

Навозный жук берет его покрепче за локоть. Без полицейской хватки, пожалуйста, если Максу тоже можно попросить. Он и сам может пойти. И он идет, да так быстро, что Бенедетти за ним не поспевает. А вот и зал. Люди уже все снова собрались, сидят рядом друг с другом, как в школе. Все такие чинные, и все до одного древние-предревние. Мужчинам лет по сто, а женщинам и того больше. Еще и усмехаются, ведьмы из воскресной школы, головы у всех как у мертвецов. Он стоит не двигаясь, Бенедетти опять схватил его за локоть.

– Сын нашей артистки, дамы и господа. Саша, многообещающий виолончелист.

И тут кто-то начал аплодировать. А за ним еще один, и вот они уже все хлопают в ладоши так, что бренчат их костяшки.

Пожалуйста!

Макс чувствует, что лицо его становится пунцово-красным. Он вырывается у Бенедетти, когда тот хочет силком усадить его на стул в первом ряду, бежит и садится в заднем ряду с самого краю.

Перед ним еще три пустых ряда. Ближайшее стариковское царство удалено от него на расстояние светового года. Затылки у всех седые.

Или лысые. За исключением парочки пестрых, крашеных, конечно, это и слепому ясно. И у Габи тоже есть такой оттенок, рыжеватый, а кое-где с фиолетовым отливом, как на луже с бензиновым пятном. Гм, даже не все места проданы, Бенедетти, итальянец хреновый, со своей любительской публикой.

А что это он делает теперь? Стоит перед подиумом и строит дурацкие гримасы, как Санта-Клаус, прикладывает палец к губам и начинает бубнить:

– Добро пожаловать на второе отделение нашего вечера, дорогие друзья Габриеллы. Габриелла Ашман и Антонио Вивальди – мы насладимся этой восхитительной парой. Соната ре-минор, сочинение № 38, результат наших маленьких антикварных раскопок специально для вас. Лауро Нёцли будет аккомпанировать нашей солистке. Мы начинаем: molto vivace[25].

– Molto interessante, ты, задница, – говорит Макс вслух, они ведь все равно все хлопают. Дама на подиуме стоит, склонив голову. Руки повисли вдоль тела, вместе со скрипкой, смычок в длинных пальцах. Они дрожат, Макс видит это, он все видит. Акулья морда появилась откуда-то сзади, но пока только чтобы просеменить мелкими шажками вниз, навозный жук следует за ним в первый ряд, буквально крадется на цыпочках, словно боится чего-то, будто украл что. Все лысины замерли, а акулья морда снова, теперь уже бочком, взбирается на подиум, словно нечаянно заблудился, и Габи поначалу как бы не заметил. Но потом он садится к роялю, усаживается поудобнее, оглаживает фалды фрака и откидывает их, подальше от своего зада, а они, покачиваясь, повисают по бокам табурета, словно ласточкин хвост. Теперь он уже, похоже, заметил Габи – и с этого момента видит только ее и преклоняется перед нею, он весь внимание, он полон почтения. Она улыбается, тяжело вздыхает, поднимает скрипку к подбородку, прижимает ее щекой, вдавливает складку. Теперь и для Лауро Нёцли ничего другого больше не существует. Он поднимает свои скрюченные когти, растопыривает их и напрягает прямую, как доска, спину. Оба они совершают рывок. Ну, начали.

Габи стартовала на какую-то долю секунды раньше, но ее никто не осудил. Слишком уж болезненно изворачивается она вокруг своей скрипки, смычок пилит и летает по ней взад и вперед, а коршун-аккомпаниатор лупит по своим клавишам, настоящий генерал-бас, как ни крути, и только когда он искоса бросает беглый взгляд на даму, он немного лакействует и слегка трепещет перед ней, вжимает голову в плечи, словно ожидает удара. Лауро Нёцли – ноль, ничто, всего лишь покорный слуга вырвавшейся на волю скрипки. Но неожиданно он снова выпрямляется, словно такая гармония причинила ему боль. И на протяжении трех последующих тактов он вновь хозяин положения и властелин мира, скалит свои фальшивые зубы. Ищет ими добычи в воздухе, словно хочет укусить Габи. А она вытягивает шею, как только может, но вынуждена все еще зажимать подбородком скрипку. Она всем телом устремляется вверх, расправляет грудь, выпячивает живот – видно, как она мучается. Только пальцы остаются подвижными, ими она направляет смычок то вверх, то вниз. И вдруг совсем поперек скрипки, словно хочет тут же перекрыть дорогу громкому звуку, вырвавшемуся у нее из-под смычка, но уже следующий оказывается еще громче.