Чужой клад - Александра Девиль

Насте самой пора было идти на репетицию, но она медлила, опасаясь, что к Шалыгину может заглянуть Денис. После досадной сценки в кофейне девушке не хотелось лишний раз встречаться с Томским. Но тянуть время, слушая, как фальшивят ее родственники, становилось уже просто неудобно, и Настя тихо выскользнула из павильона.

В парке она увидела Савву и Тараса. Парень, горестно понурив голову, сидел на скамье, а пожилой казак неловко его утешал:

— Эх, да что уж тут поделаешь, боже ж мой!.. Не убивайся, хлопче, Господь правду видит и накажет иродов.

— Значит, мне на Бога надеяться и сидеть сложа руки? — вскинулся Тарас.

— А что мы можем поделать? — вздохнул Савва. — Это в прежние времена казаки собрались бы в одну компанию и по всем лесам, по всем полям стали бы ловить злодеев. А сейчас приставы — одно название, тьфу! Им бы только хабари брать. Раньше-то гетманы были с саблями, с булавами, а теперь что? В кружевах, с напудренными кучерями, с надушенными платочками… Все бы теятры, да балы, да болтать по-хранцузски… А что ж удивляться, когда в Питербурхе-то ихнем давно уже бабы правят? Говорят, наследник там из немцев, и жена его — нимкеня. Эх, одно слово — бабские времена настали!..

Настя, услышав столь обличительную речь, даже постеснялась своей принадлежности к женскому полу и обходным путем миновала скамью, возле которой беседовали Савва и Тарас. Вопреки ее опасениям, Томский на репетиции не появился. Очевидно, послание из Петербурга и в самом деле оказалось важным и Денису теперь было не до разговоров с приятелями. У Насти даже мелькнула мысль, что, возможно, Томский получил указание куда-то срочно ехать и уже не появится в Глухове.

От предположения, что он способен уехать, не попрощавшись, Настя почувствовала прилив обиды и даже гнева. Неужели этот столичный повеса смотрит на нее, как на темную провинциалку, с которой можно вот так, без лишнего слова и объяснения, расстаться? Девушка нащупала у пояса кошелек с подаренными духами, и от досады ей даже захотелось разбить флакон.

Как ни удивительно, но раздражение придало Настиной игре больше огня, живости и блеска; Шалыгин даже притих, боясь лишним словом помешать вдохновению новоявленной актрисы. Он молил Бога, чтобы во время спектакля девушка не растерялась и сыграла столь же искрометно, как на репетиции. Правда, Яков своей неуклюжестью портил впечатление, но при этом еще сильнее оттенял Настины способности.

После репетиции девушка хотела сказать Шалыгину, чтобы строже наблюдал за оперной постановкой, дабы она не закончилась провалом, но потом решила пока не огорчать служителя муз, только что похвалившего ее игру в шекспировской комедии.

Свои опасения Настя надумала сперва высказать брату и его жене, но тут ей помешал приезд отца Гликерии, Харитона Заруцкого. Его появление в доме означало, что теперь молодые супруги будут избавлены от всех домашних и хозяйственных хлопот и смогут полностью отдаться подготовке к празднику. Увидев, как они обрадовались прибытию Харитона Карповича, Настя вздохнула и решила отложить неприятный разговор до завтра.

В честь приезда отца Гликерия спешно устроила небольшой ужин, на который позвала Шалыгина и Новохатько как старого знакомого Криничных. За столом Настя оказалась рядом с Остапом Борисовичем и, хотя такое соседство ей порядком досаждало, старалась не подать вида, чтобы не портить настроение другим.

Разговор крутился в основном вокруг хозяйства, видов на урожай, цен на зерно и скотину. Говорили также об опасности дороги между Черкассами и Бахмутом, на которой хозяйничают воры и беспаспортные бродяги. Настя слушала вполуха. Машинально она отметила про себя, что Харитон Заруцкий, при некоторой внешней суровости лица с нависшими густыми бровями и горбатым носом, в разговоре производит впечатление человека добродушного, расторопного, хотя и несколько недалекого. Конечно, он мог освободить дочь и зятя от хозяйственных хлопот, но вряд ли это существенно улучшит их успехи на театральном поприще. Настя с невольной жалостью взглянула на Ивана Леонтьевича.

Под монотонный шум неторопливой беседы ей даже захотелось спать, но тут дверь в гостиную распахнулась и на пороге появился Денис. Гликерия требовала от горничной, чтобы та докладывала о гостях, однако Мотря оказалась в комнате почти одновременно с Денисом и объявила о нем прямо на ходу, да еще так неловко, что вызвала хохот Остапа Борисовича.

— Какой прыткий гость! — воскликнул чиновник с явной насмешкой. — Налетает без доклада, прямо как разбойник на изюмском шляхе. — Встретив удивленный и жесткий взгляд Дениса, Новохатько пояснил: — Вы уж не обижайтесь на шутку, просто мы с господином Заруцким только что вспоминали о разбойниках, которые разоряют изюмских обывателей. Так, к слову пришлось.

Илья, тут же представив Томскому своего тестя, расплылся в улыбке:

— Очень рады видеть вас, Денис Андреевич, вы пришли кстати.

— Нет, наоборот; кажется, я пришел не вовремя, — сказал Томский, чувствуя не то смущение, не то досаду. — У вас туг семейный ужин, а я буду лишним.

— Ну что вы, что вы! — захлопотала Гликерия. — Какой там семейный ужин? Вы же видите, здесь и Иван Леонтьевич. Мы еще хотели позвать и господина Валлоне, но он сегодня, кажется, не в духе и мог бы всем испортить настроение. А вас мы просто не решились пригласить, поскольку, к сожалению, еще не очень коротко знакомы…

Денис преподнес хозяйке коробку с восточными сластями, подошел к столу и занял свободное место между Ильей и Шалыгиным. Настя, Заруцкий и Новохатько сидели напротив; Гликерия же восседала в торце стола, распоряжаясь чаепитием. Денис бросил быстрый взгляд на Настю, и она не успела отвести глаза. Кажется, он остался этим доволен и оживленно включился в разговор:

— Так что вы там говорили о разбойниках, господа? Изюмский шлях… Я ведь, знаете ли, историк и совсем недавно изучал разбойничьи движения времен смуты. Хотелось бы сравнить их с нынешними. Тогда, в 1615 году, под Ярославлем орудовала большая ватага. Грабили священников, купцов, горожан.

— Совсем как сейчас под Изюмом, — вставил Заруцкий. — Там есть два сильных главаря — Журавель и Калга. Вот они-то бродячих людишек и сколачивают в банды.

— И сделать с ними ничего нельзя, эти черти неуловимы, — добавил Новохатько.

— Сделать всегда можно, было бы желание… да еще ум, — заявил Томский. — Тогда, в смутные времена, в знаменитой банде тоже было два главаря — Баловень и… кстати, — тут он повернулся к отцу Гликерии, — второй главарь был вашим однофамильцем — тоже Заруцкий.

— Уж не ваш ли родственник, Харитон Карпович? — хохотнул судья.

— Нет, я родом из-под Охтырки, а в Ярославле сроду не бывал, — вполне серьезно ответил управляющий.

— Да что вы, Харитон Карпович, я на вас даже в шутку не намекаю, — улыбнулся Денис. — Тот Заруцкий явно не мог быть предком такого мирного и хозяйственного человека, как вы. Так вот, тогда того Заруцкого и Баловня вызвали в Москву, там арестовали, а тем временем правительственные войска напали на банду. Жертв было много, но зато разбойный мир перестал быть силой, угрозой, источником смуты.