Исмаил - Амир-Хосейн Фарди

Было начало осени. Холодный ветер носился по улице Саадат и собирал желтую и сухую листву деревьев внизу стен. Старуха-нищенка утеплила свою подстилку и надела старый платок ручной вязки, дрожащим голосом требовала от людей помощи.

Исмаил был слишком потрясен, чтобы это укрылось от матери и не встревожило ее. Он ни словом, ни намеком себя не выдал, однако мать догадалась о его проблеме, поняла, что его что-то гложет. Как-то она сказала ему:

— У человека ближе матери никого нет. Расскажи мне, что у тебя на сердце. Не копи в себе.

Но Исмаил молчал.

— Не хочешь сказать? Но так нельзя. Как бы там ни было, я твоя мать. И я должна знать, что с тобой случилось.

— Ничего, мама. Фактически — ничего. Если будет нужно, я скажу.

— Подойди к зеркалу и посмотри, во что ты превратился. Ты же на ногах еле держишься.

— Нет, держусь. Не беспокойся.

Но мать не могла не беспокоиться. Исмаил почти перестал есть. Не спал, как следует. Мать подумала, что неплохо бы его отправить куда-нибудь на несколько дней, чтобы сменил обстановку и забыл обо всем. Сначала она думала о своей собственной старой матери, которая жила в Сиблане, в предгорьях, но это было далеко, и в это время года там было слишком холодно. Потом она вспомнила о своем двоюродном брате, Мирзе Манафе. Он был рыбаком на северных промыслах.

— Хочешь, съезди к Мирзе Манафу! Езжай прямо в этот четверг, а в субботу вернешься на работу[6].

Он не знал, соглашаться ему или нет. Ему как будто было безразлично, ехать или не ехать. Способность к решениям и воля словно пропали у него. Он чувствовал себя как ребенок, который идет со всяким, кто возьмет его за руку. Молчал.

— Ну что, как ты решил, поедешь или нет?

— Хорошо, поеду.

Мирзу Манафа он видел несколько раз. Это был человек высокий и худощавый, глаза зеленые, кожа светло-кофейного цвета и взгляд добрый. Имя его было Манаф, но, поскольку он был мастер в писании бумаг, его прозвали Мирзой Манафом. В школе он не учился — потому что в деревне, где он рос, не было школы. Грамоте он выучился сам, вначале по Корану, затем по другим книгам, большинство из которых было на турецком. Он был остроумен и находчив в разговоре. Жил он легко. После деревенского муллы он был первым, к кому обращались люди — написать или прочесть письмо, составить молитву-оберег, которая спасет ребенка или корову, обессилит волка, гиену, кабана — на все он был мастер. До самого недавнего времени одна из таких молитв-оберегов была зашита под воротником Махбуба. В какое бы общество Мирза Манаф ни пришел, вокруг него сразу собирались люди, начинались его остроты и поддразнивания, заставляющие слушателей от отчаянного смеха хвататься за животы. Несмотря на собственную бедность и нужду, он был человеком самолюбивым, довольствовался самым малым, а выпрашивать подачки и плакаться не позволял себе. Сначала он, приезжая на север, устраивался сезонным промысловиком, а через некоторое время поступил в рыбопромысловый кооператив — и остался на побережье[7].

Исмаилу после подсказки матери стало казаться, что ему необходимо увидеть этого человека. Морской ветер будто ударил ему в голову, и он захотел в это печальное время года увидеть лес и услышать плеск морских волн. Там же, где жил Мирза Манаф, была и могила дяди матери — тот был инженером средних лет, приехал в эти края с советской территории и организовал в Ноушехре собственную небольшую фабрику. Однако смерть не дала ему развить это дело, и он умер одиноким и неустроенным. Мать всегда вспоминала своего дядю с чувством печали:

— Несчастный мой дядюшка, он был очень грамотный человек, много знал. Говорили, что в его голове — мозг Ленина. Но вот, хоть убей, жены и детей у него не было, и не хотел он иметь семью. Умер одиноким. Некому было умирающему воды подать.

Поздно вечером Исмаил сел на автобус, идущий на север. Еще не рассвело, когда он сошел на остановке «Побережье — мотель «Лебедь»». Дома и деревья вокруг плавали в густом тумане. Падала мелкая морось. Исмаил поднял воротник куртки и вжал голову в плечи. Поездка в ночном автобусе утомила его. Глаза щипало, клонило в сон. Острый холод пронизывал насквозь. Из-за домов и песчаных холмов слышался шум прибоя. Море казалось ему гигантским спящим чудовищем, которое храпело во сне, и храп этот углублялся в лес и слышался в горах. Исмаил огляделся по сторонам: вон сквозь туман светятся теплые огни. Он поправил рюкзак за плечами и пошел в ту сторону. Пронзая утренний туман, электрический свет лился из полуоткрытых дверей кофейного заведения. Он пошире открыл деревянную дверь и медленно вошел. Внутри было сильно накурено, пахло чаем и звучал громкий говор собравшихся рыбаков. В углу даже кричали друг на друга. Большинство рыбаков было одето в комбинезоны, они завтракали или просто курили.

Он осмотрелся, надеясь увидеть Мирзу Манафа. Силуэты одетых в темное рыбаков в густом табачном дыму казались дрожащими плавающими тенями. Пройдя между железными столиками, он подошел к хозяину кофейни. В противоположность Али-Индусу, этот человек был толстым и высоким. На его большой голове сидела потертая шапочка с козырьком. На бритом лице — широкие усы. Исмаил спросил о Мирзе Манафе. Хозяин вопросительно глянул на него покрасневшими глазами и хриплым и грубым голосом, в котором был оттенок враждебности, спросил:

— А какое у тебя дело к Мирзе Манафу?

— Есть дело к нему.

— Эх, вот люди удивительные, я же спрашиваю тебя: какое дело?

— Я его родственник, приехал повидать.

— Так не тяни и говори сразу, что родственник, всем спокойнее будет, — он немного помедлил и переспросил: — Мирза Манаф, говоришь?

— Ну да!

Хозяин кофейни прищурился и всмотрелся в зал. Потом указал в угол:

— Глаза открой, вон он, вон там, сидят вместе.

Исмаил пошел в ту сторону Несколько человек плотно сидели вокруг стола. Он внимательно всмотрелся в них — и узнал Мирзу Манафа. В отличие от остальных, сидящих плечом к плечу, давя друг на друга, он почти развалился в кресле и, глядя на четки, свитые в несколько колец посреди стола, посмеиваясь, говорил:

— Очень хорошо, только толкаться не надо. Сразу слушайте внимательно. Из этих колец одно — главная петля четок. Кто угадает, где она, я плачу за его завтрак. Если ошибется, он платит за всех, сидящих за этим столиком!

Один человек заспорил:

— Эк ты рассуждаешь, Мирза Манаф! Тому, кто выиграет, ты платишь только за его завтрак. А если проиграет — всем этим проглотам оплачивать?! Нет, так не пойдет!

— Почему не пойдет? Никто ведь не заставляет. Тот, кто хочет, поставит свой указательный палец в одно из этих колец, тот, кто не хочет — не надо, никто не заставляет!