Фронтовой дневник (1942–1945) - Василий Степанович Цымбал

Сегодня мне снова пришлось ездить в роту, чтобы свезти донесение. На обратном пути я часа три «голосовал» на перекрестке, чтобы не идти по жаре 19 км пешком.

Шофера стремительно проносились вперед, не желая взять меня. И когда уже нервы мои были напряжены до предела, один старшина-фронтовик взял меня на машину. Приехал я в Камень-Рыболов часов в 8 вечера. Возле почты сидел Герман и с ним Тихов. Стояла телефонистка. Герман, увидев меня, сейчас же начал говорить, что они голодны, и чтобы я скорее готовил ужин. Кушать, конечно, мог приготовить Тихов. Меня возмутил этот командирский тон Коренькова. Он напускает его на себя всегда при женщинах. Меня оскорбляет, когда он подчеркивает, что он связист, а я повар. Я ответил, что не буду готовить кушать.

– Заставим готовить, – ответил Кореньков и перешел на мат, подчеркнув, что он вчера прошел 40 км по линии. Я ответил, что прошел сегодня 60.

– Тогда завтра пойдешь на линию. Я буду готовить.

Я ответил, что пойду и нечего ему хвастать – он за месяц один раз вышел на повреждение. Эта оценка его работы линейного надсмотрщика возмутила его, и Кореньков сразу психанул. Он заявил, что даст мне в морду, и столько стал наворачивать всяких матов, что телефонистка с недоумением смотрела на меня и, мне кажется, думала, что Герман станет драться, а одна из работниц почты вышла и стала требовать, чтобы он со своими матами убрался подальше; но я в это время уже ушел, не желая, чтобы собирались любопытные и чтобы самовлюбленный связист давал и дальше простор своему хамству.

О Германе я писал достаточно много в своем дневнике. Есть у него хорошие черты – это отсутствие жадности, щедрость, веселость. Но меня всегда возмущает, когда он хамит, когда изображает себя этаким атаманом, когда при посторонних, особенно при девушках, называет меня стариком и подчеркнуто стремится выказать свое превосходство и унизить меня. Он бравирует вольностями, которые мало отличаются от хулиганства, не терпит справедливых замечаний о его поведении и начинает психовать. Поэтому я предпочитаю обычно не трогать его, не потому, что боюсь, а просто чтобы не портить себе настроения. Сегодня я не вытерпел, в результате страшно расстроился и весь вечер курил, хотя до этого воздерживался от курения полтора месяца.

А Герман? Уже часа через полтора как ни в чем не бывало говорил со мной и не таил зла, потому что по натуре он не злопамятный человек. Но плохо, что он не чувствует никаких угрызений совести. По существу, это большой ребенок, но крайне испорченный и не желающий заняться воспитанием своего характера. Это, мне кажется, приведет его в гражданке к ряду преступлений против общественной морали и норм общественной жизни. А преступления приведут к неизбежному наказанию.

2 августа 1945 г.

Сегодня в доме Красной Армии местного гарнизона смотрел кинокартину «В 6 часов вечера после войны», по сценарию Виктора Гусева, режиссер-постановщик Пырьев, в главной роли М. Ладынина. Картина сделана художественно, с большим вкусом и тактом. Замечательно показана природа, хорошо звучат стихи Гусева, задушевно написана Т. Хренниковым музыка. Картина, сюжет ее овеян лирикой397.

Я, вернувшись домой, думаю о Т. А. Как было бы хорошо, если бы она сберегла свою любовь и я, вернувшись, нашел бы в ней свое счастье.

Конечно, в наши дни трудно встретить женщину, которая бы искренно и бескорыстно любила, была верной и ждала, и любила своего друга даже в том случае, если он так или иначе искалечен или измучен войной.

Я присматриваюсь к женщинам, работающим на почте. Некоторые недурны собой, но все страшно испорчены, ругаются по-матерному, ведут самые похабные разговоры и все, так или иначе, продажны.

Я недавно говорил с одной. Она вышла замуж за лейтенанта, зная, что у него есть жена и двое детей. Когда я спросил ее, зачем, и сказал, что он ведь может бросить ее и вернуться к первой жене и детям, она ответила:

– Мне уже 24 года. Я уже старею и могла остаться старой девой. А вышла замуж в надежде, что он, может, бросит первую жену и детей, а останется со мной. Так и вышло.

Работает здесь на почте 16-летняя девочка Роза. Она еще не расцвела как следует и напоминает нераспустившийся бутон розы. До прошлой ночи она была целомудренной. Ночью она потеряла свою невинность, отдавшись пожилому одноглазому руководителю оркестра из подразделения летчиков в чине лейтенанта, в надежде, что он женится на ней.

Сегодня на почте только и было разговоров, что об этом падении Розы. О случившемся сразу узнали все женщины, т. к. Роза живет в общежитии для почтовых работниц, а подруги Розы, как все женщины, оказались слишком любопытными и длинноязыкими. Над Розой весь день подшучивали, некоторые нападали на нее, некоторые оправдывали. Роза только перед нами, мужчинами, несколько смущалась и смотрела в пол, а женщинам просто огрызалась. В дальнейшем эта девушка покатится по наклонной плоскости и уже самое большее через год будет иметь такое же изношенное и помятое лицо, как и ее подружка 17-летняя Лина.

3 августа 1945 г.

Сегодня небо было затянуто грязноватой рыхлой ватой, сквозь которую солнце ощущалось по бледному пятну и тому жару, который, как из печи, непрерывно лился оттуда. Ветер отсутствовал, на озере стоял полный штиль, а над землей не колыхался душный влажный воздух. Было как в жарко натопленной бане на верхней полке.

В одежде просто невозможно было находиться. Раскаленное или, лучше сказать, разваренное тело непрерывно выделяло капли пота, от которых одежда становилась совершенно мокрой. Я дома ходил без рубашки и все равно обливался потом.

Потом я ушел к озеру стирать и купаться. Стирал по-настоящему, попросив там у женщин соответствующие принадлежности. Выстирал пару белья, 2 пары портянок, обмотки, полотенце, носовой платок – все свое солдатское. Прекрасно было купаться в теплой воде с мылом и хорошей мочалкой.

Вообще я подготавливаюсь к передвижению. Конференция в Берлине закончилась. Завтра будем читать подробности в газетах. По связи заметны крупные приготовления к предстоящим событиям.

7 августа 1945 г.

За эти дни произошли значительные события.

4‑го числа у нас в роте, на «Антенне», было назначено партсобрание.

И хотя оно должно было состояться в 15 часов, мы со Сперовым отправились к регулировщику в 8 часов.

Было холодно, дул сильный ветер, который валил с ног. Вскоре понесло мокрым туманом, который перешел в мелкий дождь, который с