Когда пируют львы. И грянул гром - Уилбур Смит

– Ладно, так и быть.

Все еще жуя, Дирк направился в ванную комнату. Раздеваться он стал на ходу, сбросив сначала рубашку, потом штаны, а Мэри, идя следом, подбирала.

– Ну так что за сюрприз?

– Ох, Дирк, ты снова играл в эти ужасные игры.

Мэри опустилась рядом с ванной на колени и осторожно провела намыленной фланелькой ему по спине и ягодицам.

– Прошу тебя, дай обещание никогда больше в них не играть.

– Хорошо.

Добиться от Дирка обещания не составляло труда, он уже далеко не впервые обещал не делать этого.

– А теперь говори, что за сюрприз?

– Угадай!

Мэри улыбалась особой улыбкой человека, знающего некую тайну, и это сразу насторожило Дирка. Он принялся изучать ее обезображенное шрамами лицо, в котором светилась любовь.

– Конфетки? – рискнул он.

Она покачала головой, продолжая гладить фланелькой его обнаженное тело.

– Что, опять носки?

Мэри опустила фланельку в покрытую мыльной пеной воду и прижала мальчика к груди.

– Нет, не носки, – прошептала она.

И тогда он догадался:

– Это… Это…

– Да, Дирки, это касается твоего отца.

Он сразу принялся вырываться из ее рук:

– Где он, Мэри? Где он?

– Сначала надень ночную рубашку.

– Он здесь? Он вернулся?

– Нет, Дирк. Еще не вернулся. Он в Питермарицбурге. Но ты его скоро увидишь. Очень скоро. Бабушка отправилась покупать билеты на поезд. И завтра ты его увидишь.

От волнения разгоряченное, влажное тело Дирка затрепетало в ее руках.

– В каком-то смысле, миссис Кортни, возможно, даже к лучшему, что мы не могли связаться с вами раньше.

Хирург, майор медицинской службы, набил трубку и принялся хлопать себя по карманам.

– Спички у вас на столе, – пришла ему на помощь Ада.

– О, благодарю вас.

Сдержанность Дирка вскоре иссякла: сидя рядом с бабушкой на диване, он принялся вертеться и ерзать от нетерпения.

– Молодой человек, потерпите пару минут, скоро вы увидите своего отца, – обратился к нему врач и снова повернулся к Аде. – Так бывает, миссис Кортни, зато это избавило вас от лишних волнений. Поначалу у нас были серьезные сомнения в том, что мы сможем сохранить вашему сыну жизнь, не говоря уже о правой ноге. Четыре недели жизнь его, как говорится, висела на волоске. Но вот теперь… – Он так и просиял, вполне законно гордясь своей работой. – Впрочем, вы скоро сами увидите.

– Так он здоров? – быстро спросила она, с тревогой глядя на доктора.

– У вашего сына потрясающе крепкий организм, причем как в физическом, так и в духовном плане, – кивнул он, продолжая улыбаться. – Да, сейчас он твердо стоит на дороге к полному выздоровлению. Возможно, он будет слегка прихрамывать на правую ногу, но если сравнить с тем, что могло с ним случиться… – Он красноречиво развел руками. – А теперь сестра проводит вас к нему.

– Его можно забрать домой? – спросила Ада уже у двери.

– Не сейчас… но совсем скоро. Возможно, через месяц.

На широкой тенистой веранде царила прохлада – от госпитальных газонов веяло легким ветерком. Вдоль стены выстроилось не меньше сотни высоких металлических кроватей, на них лежали раненые в серых фланелевых ночных рубашках, пристроив голову на белоснежные подушки. Кто-то спал, кто-то читал книгу, другие лежали и разговаривали; некоторые играли в шахматы или в карты на досках, установив их между двумя кроватями.

И только один пациент лежал, уставившись отрешенным, невидящим взглядом на двух птичек сорокопутов, которые с громким чириканьем дрались на лужайке, не поделив лягушку. Борода его исчезла – ее сбрили, когда он был еще слишком слаб, чтобы протестовать или не подчиняться приказам старшей сестры, считавшей, что носить такую бородищу негигиенично; результат неожиданно оказался совсем не плох, чего втайне не отрицал даже сам Шон. Долго скрываемая под густой бородой нижняя часть лица его оказалась белой и гладенькой, как у мальчишки. Без этой жесткой черной щетины на физиономии он помолодел лет на пятнадцать. Теперь прежде всего внимание привлекали его густые брови, контрастно подчеркивающие глаза, синие, как тень облака на поверхности горного озера.

В данный момент глаза его имели темно-синий цвет – он размышлял о письме, которое держал в руке.

Письмо пришло еще три недели назад, и дешевая бумага от частого сгибания начала рваться на сгибах. Большая часть этого длинного письма посвящалась подробному описанию жестоких боев на берегах Тугелы, в которых теперь участвовала армия Буллера. Только раз в нем упоминалось о головных болях – Саул, автор письма, периодически страдал от них в результате полученной раны, успевшей, по крайней мере внешне, зажить. Зато часто встречались слова глубочайшей благодарности к Шону. Это приводило Шона в такое смущение, что, перечитывая письмо, он недовольно ворчал и эти строки старался поскорее пропускать.

Но было в письме одно место, к которому Шон то и дело возвращался и читал его не торопясь, шепча про себя, чтобы как следует насладиться каждым словом.