Мао Цзэдун - Александр Панцов

Мао это отлично понимал и своего недовольства действиями Хрущева не скрывал. 23 октября около часа ночи он вызвал к себе в Чжуннаньхай посла Юдина, которому в присутствии Лю Шаоци, Чжоу Эньлая, Чэнь Юня и Дэн Сяопина, то есть всего руководящего состава Политбюро, раздраженно заметил, что русские совершенно отбросили Сталина как меч. В результате, добавил он, враги подняли этот меч, чтобы убивать коммунистов. Это то же самое, продолжал он, как если бы, подняв камень, бросить его себе на ноги. Особенно беспокоила его ситуация в Польше, казавшаяся более напряженной, чем в Венгрии. До него дошли известия о том, что Хрущев собирается применить силу против Гомулки, и он этого допустить не хотел. Советская интервенция против поляков могла взорвать весь соцлагерь. За час до встречи с советским послом он провел в Чжуннаньхае расширенное заседание Политбюро, на котором обозначил свою позицию следующим образом: «СССР готов осуществить вооруженную интервенцию в Польше, нарушив тем самым элементарные правила международных отношений. Это — настоящий великодержавный шовинизм». Все присутствовавшие поддержали Мао, заявив о необходимости решительно осудить вероятное вооруженное вмешательство СССР в дела Польши. Это Мао Цзэдун и довел до сведения Юдина. При этом злобно добавил: «Если вы не прислушаетесь к нашему совету, ЦК КПК и китайское правительство открыто осудят вас»166.

В ту же ночь Мао, Лю, Чжоу и Дэн приняли решение помочь руководителям КПСС в урегулировании ситуации. Сделали они это в ответ на телеграмму о «необходимости посовещаться», которая пришла в адрес ЦК КПК из Москвы еще 21 октября. Аналогичные просьбы Хрущев направил тогда же центральным комитетам компартий Чехословакии, Болгарии и ГДР167. 23 октября китайская делегация в составе Лю Шаоци, Дэн Сяопина, Ван Цзясяна, являвшегося в то время заведующим отделом международных связей ЦК, и члена Секретариата ЦК Ху Цяому вылетела в Москву[120].

Провела она там одиннадцать дней. С 23 по 31 октября Лю и другие вели переговоры с Хрущевым, Молотовым и Булганиным на бывшей сталинской даче в Липках. Несколько раз Хрущев приглашал Лю Шаоци на заседания Президиума ЦК КПСС. В первый же вечер Лю Шаоци довел точку зрения Мао об «отброшенном мече» и «великодержавном шовинизме» до Хрущева, который вынужден был все это проглотить168. К тому времени советское руководство само уже отказалось от вторжения в Польшу169. И главное, что сейчас его беспокоило, было положение в Венгрии. Обстановка там резко обострилась именно 23 октября. В Будапеште началась настоящая народная революция. Так что в центр дискуссий Хрущева и Лю встал именно венгерский вопрос. Лю беспрерывно советовался с Мао, и тот первоначально рекомендовал Хрущеву придерживаться такой же, как в Польше, миролюбивой позиции. Он считал, что «рабочий класс Венгрии» сможет самостоятельно «восстановить контроль над ситуацией и усмирить восстание своими силами»170. Но все изменилось во второй половине дня 30 октября. Именно тогда Мао получил информацию от своего посла в Венгрии, а также от Лю Шаоци о самосуде над офицерами госбезопасности, имевшем место в Будапеште[121], и его терпение лопнуло. Пускать дело на самотек, решил он, было нельзя: переворот в Венгрии, казалось, отличался от либерально-коммунистических реформ Гомулки; он мог коренным образом повлиять на обстановку во всем социалистическом лагере. Мао тут же позвонил Лю Шаоци, который передал Хрущеву и другим членам Президиума ЦК КПСС новую точку зрения Мао: «[Советские] войска должны остаться в Венгрии и Будапеште». Это означало «добро» на подавление венгерского демократического движения.

Одновременно Мао и Лю оказали давление на Президиум ЦК КПСС, потребовав от него принятия специальной «Декларации об основах развития и дальнейшего укрепления дружбы и сотрудничества между Советским Союзом и другими социалистическими странами». Сделали они это для того, чтобы пресечь дальнейшие проявления советского великодержавного шовинизма в отношении социалистических стран. Именно этот шовинизм они считали одной из главных причин возникновения «нездоровой» ситуации в Восточной Европе. В декларации говорилось: «Страны великого содружества социалистических наций могут строить свои взаимоотношения только на принципах полного равноправия, уважения территориальной целостности, государственной независимости и суверенитета, невмешательства во внутренние дела друг друга»171.

А вечером 31 октября уже в аэропорту, провожая китайскую делегацию, Хрущев, явно приняв во внимание изменившуюся позицию Мао, объявил Лю Шаоци, что Президиум ЦК КПСС решил «навести порядок в Венгрии». «Споров не возникло, — вспоминал он позднее, — Лю Шаоци сказал, что, если в Пекине подумают по-другому, он нас известит»172. Но Мао не изменил своей позиции. В итоге советский лидер решил действовать «на всю катушку», тем более что вскоре стало известно о том, что венгерское правительство обратилось к западным странам и папе римскому за помощью, объявив о намерении вывести Венгрию из Варшавского договора. 4 ноября советские танки вошли в Будапешт.

Несмотря на это, Мао Цзэдун и другие руководящие деятели Китая были глубоко потрясены самим фактом либерально-демократического движения в странах социализма. В середине ноября 1956 года, на 2-м пленуме ЦК КПК восьмого созыва, Мао развил идеи об «отброшенном мече». Его атаки на СССР не имели прецедента. Не в силах сдержать негодования, он заявил даже о том, что некоторые советские руководители «в известной мере… отбросили и Ленина как меч». Более того, очертил новую сферу разногласий с Москвой, впервые начав открыто критиковать тезис Хрущева о возможности «мирного перехода от капитализма к социализму». «В докладе Хрущева на XX съезде КПСС говорится, что можно взять власть парламентским путем. Это значит, — подвел черту Мао, — что другим странам больше не надо учиться у Октябрьской революции. С открытием этой двери ленинизм уже в основном отброшен»[122].

Полемика, которую он развернул, была, конечно, откровенно надуманной: никто ведь не мог предсказать будущее. Тем не менее с тех пор вплоть до конца 1970-х годов советские и китайские руководители будут обострять дискуссию о возможности «мирного перехода от капитализма к социализму».

Высказал Мао претензии и к руководству ряда восточноевропейских стран, основная проблема которых, как он считал, заключалась в том, что их коммунисты не вели у себя дома как следует классовую борьбу. Вследствие чего в этих странах «не была искоренена масса контрреволюционеров»173.