История Венецианской республики - Джон Джулиус Норвич

Одновременно с ростом судостроительства произошел стремительный подъем транзитной торговли. В самом начале столетия она резко снизилась, особенно после того, как император в 1719 году объявил Триест свободным портом, а через тринадцать лет папа сделал то же самое в отношении Анконы. Однако Венеция, согласно реформе, в 1736 году отказывается от старой протекционистской политики, и вскоре Риальто стал славиться своими иностранными торговцами, чего раньше никогда не было. Правда, грузы стали не такими экзотическими, как прежде. Торговлю пряностями еще в 1600 году захватила голландская Ост-Индская компания. Теперь Венеция имела дело главным образом с отечественными товарами или, по меньшей мере, с местными адриатическими — вином, оливковым маслом, серой, солью, изюмом и коринкой с Ионических островов. Но прибыль уменьшалась. В 1782 году возникла необходимость расширить набережную Рива с восточной стороны от тюрьмы, чтобы освободить пространство для выгрузки товаров;[317] и по мнению Лэйна, современного ведущего специалиста по экономике Венеции, «казалось, что тоннаж грузов, прошедших через порт Венеции в 1783 году, был больше… чем за всю историю города».

17 июня 1741 года, через несколько месяцев после начала войны за Австрийское наследство, дожа Альвизе Пизани лечил врач, обрабатывая ему зараженную ногу. Внезапно дожа хватил удар, и он почти сразу же умер. Его место занял Пьетро Гримальди, человек широких познаний, оказавшийся единственным среди дожей членом Королевского научного общества. Вступить в ряды общества ему предложил в 1712 году его президент, сэр Исаак Ньютон, когда Гримальди был послом Венеции в Лондоне.[318] Подобно троим своим предшественникам, он правил мирно, без политических происшествий (о многих его современниках-правителях и этого не скажешь). Однако в самом конце его правление было отмечено исчезновением института, просуществовавшего дольше, чем дожество — Аквилейского патриархата.

Хотя последние несколько веков патриарх Аквилейский не досаждал Венеции в той мере, как ранее, он продолжал доставлять ей некоторые сложности, поскольку фриулы оказались разделены надвое австро-венецианской границей. Каждая сторона хотела своего патриарха, но Венеция решила игнорировать этот вопрос и временно назначить своего ставленника, названного «коадъютор», который после смерти патриарха занял его место. Постепенно Венеция прибрала эту должность к рукам, несмотря на протесты австрийской части. Затем вмешалась Мария Терезия и воззвала к папе Бенедикту XIV, который предложил отменить старую систему и разделить эту должность. Теперь власть патриарха распространялась бы только на территорию, находившуюся в составе республики, новой резиденцией его выбрали Удине. Остальная, австрийская, часть находилась бы под юрисдикцией папы. Это было очень разумное предложение, но Венеции не хотелось терять церковную власть над частью австрийской территории, и с ее стороны последовали категорические возражения. Папа мягко ответил, что он просто пытается примирить обе стороны, и если его предложение им не подходит, пусть они примут свое.

В какой-то момент этот вопрос поставил под угрозу отношения Венеции с империей, но в конце концов обе стороны договорились принять помощь туринского двора в качестве посредника, а подходящее решение придумал король Карл Эммануил III Сардинский:[319] патриархат нужно ликвидировать и разделить на два отдельных епископства, подчиненные Риму — венецианское и австрийское, с центрами в Удине и Гориции соответственно. В Венеции поняли, что лучше принять предложение папы, но было уже поздно. Оставалось только покориться неизбежному, и патриархат, существовавший 1200 лет, канул в прошлое.

Аквилейский вопрос папе удалось разрешить очень мирно, хуже пришлось в 1754 году, когда Франческо Лоредано, который сменил через два года Пьетро Примальди, гневно заклеймил венецианских граждан, которые легко и часто, напрямую «по невежеству, по недомыслию, а может, просто со зла» обращаются в Рим с просьбами об отпущении грехов, за разрешениями и привилегиями в ущерб интересам государства. «В дальнейшем, — гласил эдикт дожа, — такие документы будут рассматриваться как недействительные, если они не получены путем, утвержденным правительством республики». Папе Бенедикту не понравился и тон этой прокламации, и ее содержание. Он послал дожу гневное письмо, отказываясь принимать неискренние объяснения сената и посольства. Отношения становились все более натянутыми, Мария Терезия и Людовик XV встали на сторону папы, и кто знает, чем закончились бы споры, если бы в 1758 году Бенедикт не умер. К счастью, ему наследовал венецианец Карло Реццонико, взявший имя Климента XIII.

С пришествием на трон святого Петра в пятый и последний раз гражданина Венецианской республики[320] все проблемы решились, как по волшебству. Это событие, как обычно, было отмечено в городе празднествами. Целых восемь послов по особым поручениям отправились с поздравлениями к новому понтифику, который собственноручно написал письмо с просьбой к правителям республики отменить оскорбительный эдикт. Он прибавил: «Было бы жестокой несправедливостью считать, что мы будем требовать чего-то от отечества, которому мы должны приносить только славу». Таким образом ему удалось прекрасно примириться с сенатом, не теряя лица, и в 1759 году Климент в знак особого расположения и в качестве символа новой дружбы прислал Лоредано Золотую розу.[321]

Однако папа, совершивший такой блистательный жест в надежде на будущие добрые отношения, должен был разочароваться. В 1767 году особая комиссия доложила, что совокупный доход церкви с территории республики, включая отдельные пожертвования, увеличился до 8,5 миллионов дукатов, в то время как за все предыдущее десятилетие он составил около 2,5 миллионов. Правительство нисколько не колебалось. В том же году, 10 сентября, оно постановило закрыть 127 монастырей и распродать их имущество в пользу государства. Так, одним махом, казна обогащалась на три миллиона дукатов, а население монастырей сокращалось с 5798 до 3270 человек.

В этот момент было бы неплохо возвратить Золотую розу в Рим, но подобные жесты не в обычаях правительств, и правительство Венеции, увы, не было исключением.

Народ Венеции, следуя примеру своих правителей, предавался безбожию, как еще никогда за свою историю. Как известно, республика никогда не отличалась особенным духовным усердием, не говоря уже о фанатизме, какой время от времени переживали один за другим ее соседи по всей Италии. Она была единственным из государств католической Европы, где никогда не жгли еретиков. Даже на протяжении двух предыдущих столетий, когда всю Европу раздирали религиозные противоречия, Венеция, как мы видим, сохраняла умеренные, гуманистические воззрения, рожденные Ренессансом, которые в мире Контрреформации казались неуместными и устаревшими. Греческой православной общине даже позволили построить свою церковь (Сан Джорджо деи Гречи была освящена в 1561 году), у евреев была своя синагога в гетто, у мусульман — своя мечеть на территории Фондако деи Турки. В 1707 году армяне на острове Сан-Лаццаро построили свой монастырь. Таким образом, Венеция служила образцом толерантности, что, в свою очередь, делало ее центром просвещения и либерализма, а благодаря многочисленным печатням и университету в Падуе (хотя он и находился вдали от лагуны) ее престиж не имел равных в Европе.