История Венецианской республики - Джон Джулиус Норвич

Теперь колесо истории закрутилось в другую сторону. Религиозные войны отпылали свое, в Европу вернулись здравый смысл и большая часть тех ценностей, которыми всегда жила республика после того, как вышла из младенческого возраста. Но теперь Венеция осталась далеко позади. Если мы изучим список дожей за сотню лет между 1675 и 1775 годами, нам в глаза бросится удивительный факт: из четырнадцати дожей только четверо были женаты![322] И еще более удивительно, если мы обратим внимание не на самих дожей, но на всю венецианскую аристократию, там наблюдалось то же самое. В этой странной тенденции к безбрачию нет ничего нового. Подсчитано, что еще в XVI веке количество холостяков составляло около 60 %, а в XVIII — 66 %. Философия этого явления проста. Род требует продолжения и стабильного богатства. Значит, требуется, чтобы один сын — обычно младший — женился, обеспечивая первое требование, давая роду легитимного наследника по мужской линии. Другие сыновья оставались одинокими или во всяком случае бездетными, таким образом предотвращалось распыление состояния семьи. Повальное стремление к холостяцкой жизни можно объяснить возросшим количеством профессиональных венецианских куртизанок, не говоря уже о целой армии проституток, неизбежно обитающей в любом крупном порту. Венеция прославилась как европейская столица наслаждений. Это прекрасно объясняет и огромное количество сиротских приютов, и монастырей, куда определяли девочек представители высшего класса. Две трети этих благородных девиц не могли найти себе мужей. На самом деле их число было даже еще больше, поскольку обедневшие аристократы нередко брали себе жен из среды обеспеченной буржуазии. Прочим приходилось оставаться в монастыре. Неудивительно, что многие из этих монастырей снискали дурную репутацию из-за своего распутства, наряду с игорными домами (ridotti). Хотя о них упоминаний не так много, как о сиротских приютах, они еще выполняли роль центров музыкальной жизни города.

Для женщины, которой удавалось выйти замуж, жизнь была вполне приемлемой. Вскоре она обзаводилась чичисбеем — особой венецианского происхождения, постоянным кавалером, почти неотличимым от жиголо, в то время как ее пожилой и занятой муж появлялся пред ее очами сравнительно редко. Этот чичисбей мог быть или не быть ее любовником, у него могли быть различные перспективы, но в любом случае он был в своем праве. Отношения в Венеции не исчерпывались постельными. Мемуары Казановы свидетельствуют об обратном, но Казанова был неутомимым хвастуном. Он, помимо прочего, пишет о таких же успехах в Вене, Париже и Лондоне. Во всяком случае, с точки зрения дамы, чичисбей обладал ценным свойством — от него можно было при необходимости избавиться. Пусть мужья в дефиците, зато чичисбея из такого количества холостяков выбрать было несложно.

Даже мужья и жены могли меняться. Один из самых поразительных для путешественников аспектов венецианской жизни заключался в частоте расторжений брака и очевидной простоте этой процедуры. Французский поверенный в делах удивленно сообщает своему правительству в 1782 году, что у него на глазах патриарх однажды выдал сразу 900 разрешений. А в том же году Совет десяти решил, что в этом вопросе следует проявить твердость, и своей властью вмешался в церковный вопрос.

Это нежелание вступать в брак имело два серьезных последствия. Первое заключалось в том, что порой рушились тщательно продуманные планы. Исчезло несколько старинных и заслуженных семейств. Второе, более серьезное — в том, что венецианская аристократия все более расщеплялась на богатый и бедный слои. Еще за столетие до этого обедневшие аристократы стали печальной чертой социальной жизни города. Они селились в приходе Сан Барнаба и вокруг него, за что в народе их прозвали «барнаботти». Являясь официально венецианскими аристократами, они должны были одеваться в шелк и посещать заседания Большого совета, однако многие из них были так бедны или так необразованны, что не могли занимать даже самые низшие управляющие должности. Поскольку их ранг не позволял им заниматься ремеслом или держать лавки, все большее их число кормилось тем, что продавало свои голоса на выборах. Другие просто прекратили бороться и существовали в нищете, на скудные доходы. Для них государство обеспечило особые условия, в том числе бесплатное проживание, при условии, что они останутся холостыми, не умножая число нищих и безработных барнаботти. В то же время даже относительно богатым семьям все труднее становилось поддерживать тот уровень, которого от них ожидали, — уровень, которого требовали абсолютно от каждого соискателя высокой должности. Часть XVII века и весь XVIII республикой управляли представители всего лишь 42 семейств, которые занимали все руководящие посты.

Большой совет предпринимал попытки влить свежую кровь и вдохнуть новую жизнь в угасающую аристократию. Так были приняты решения о продаже должностей кандидатам извне, даже когда город не нуждался в срочных денежных вливаниях для войны с турками. К 1718 году 127 венецианцев купили для себя и своих наследников патрицианство за 100 000 дукатов. Примерно две трети из них были купцами. Интересно, что все они, став аристократами, забросили свое прежнее занятие. Торговля больше не считалась занятием, достойным благородного человека, несмотря на то, какую роль она сыграла в истории республики. Теперь, как и в большей части других стран Европы, благородный человек получал доходы со своего имения, villeggiatura, которое посещал дважды в год, приезжая туда со всем хозяйством — семьей, слугами, мебелью и книгами. На своей палладианской или барочной вилле он укрывался от летнего зноя и уныния ранней осени, пока не возобновлял свою работу Большой совет и служба не заставляла его вернуться в Венецию. Коммерческие вопросы, как мы видим, оставили на долю инородцев — евреев, греков и далматцев, которые хорошо для этой роли подходили и которым она была по душе.

Как это обычно бывает в длительные периоды мирной жизни, граждане стали обращать больше внимания на вопросы, касающиеся их конституции, и то, что они наблюдали, им не слишком нравилось. Что касается основной структуры республики, то тут народ или, по крайней мере, правящий класс, был доволен. За срок более тысячи лет она почти не изменилась — это рекорд, которого не смогла достичь ни одна страна Европы и, пожалуй, мира. Если сравнить условия жизни в Венеции и на остальной части материка, которую Семилетняя война измотала меньше, чем десятилетие после подписания мира в Ахене (Э-ля-Шапель), закрывшего вопрос об Испанском наследстве, то изменения, пожалуй, и не требовались. Но существовала одна деталь в правительственном механизме, которая всегда вызывала неудовольствие: Совет десяти с его зловещим ответвлением, тремя государственными обвинителями, которые работали тайно, не советуясь ни с кем, кроме друг друга. Их существование становилось все более недопустимым для либерально настроенных умов XVIII столетия.

Мы уже видели, как в XVII веке реформаторы, вроде Реньеро Дзено, безуспешно пытались лишить совет власти. Теперь, спустя 140 лет, ни десять его членов, ни трое судей не казались чудовищами, возникшими в кровавые и мрачные времена Испанского заговора или злодеяний Арунделя. Среди большей части населения, которому они редко давали повод для страха, они даже в значительной степени пользовались поддержкой. Конечно, их все еще ненавидели многие из тех аристократов, особенно барнаботти, которые, хоть и являлись членами Большого совета, но были бедны, не могли претендовать на более высокие должности и чья ненадежность делала их объектом постоянного наблюдения.