Потому и сидим (сборник) - Андрей Митрофанович Ренников

запозданием сравнительно с Америкой, праздновался в первой половине июня традиционный «день матери».

Какой трогательный милый обычай!

Приятно видеть, как в этот день дети поздравляют родителей, подносят им подарки, цветы; как общественные организации и муниципалитеты устраивают в честь матерей концерты, собрания, выдают особые медали за большое количество детей.

И сколько справедливых и прочувственных слов говорится на заседаниях о священном предназначении матери!

Ведь, в самом деле – именно от них, матерей, зависит тот или иной облик народа и нации. Это они ставят на рельсы все поколения, подготавливают к жизни личной, общественной, международной, строят нравственный уровень в своей стране. Не во всеобщем голосовании женщин проявляется их великое влияние на судьбы мира, а в тех незаметных неофициальных мандатах, которыми они снабжают детей, отправляя их в жизнь.

Да, хорош, романтичен всеобщий ежегодный «материнский праздник». О многом благородном заставляет он вспоминать людей; зовет их к проявлению нежности, душевной теплоты, бескорыстной любви…

Но не следовало бы этот праздник как-нибудь слегка видоизменить и до некоторой степени углубить?

Например: выдавать медали не за количество детей, а за качество?

И чествовать матерей не только за обильные рождения, но и за обильное воспитание?

Вот, мать Бобо… В смысле количества детей она, наверно, подает большие надежды. Лет через десять, может быть, даже получит медаль. Будет гордится, тем, что Господь благословил ее огромным потомством.

А между тем, в голову ей так никогда и не придет, как это печально: когда дети являются благословением Божьим только для своей матери и становятся Божьим наказанием для всех окружающих…

«Россия», Нью-Йорк, 16 июня 1950, № 4403, с. 2.

Русская культура

Наверно это наблюдается не только у нас, во Франции, но и всех странах русского рассеяния:

С каждым годом нам все труднее и труднее устраивать «День русской культуры».

В самом Париже это еще не так заметно. Здесь не трудно составить приличную программу праздника. Есть специалисты по истории нашей Церкви, нашего искусства, нашей науки. Есть для украшения «дня» прекрасные певцы, пианисты, балерины различного возраста, от трех лет до эн плюс три…

И в помощь организаторам торжества имеются также различные объединения молодежи: соколы, скауты, витязи, «молодое поколение», «христианская молодежь». Даже если кое-кто из этой молодой смены хворает подагрой или страдает склерозом, все равно можно подыскать энергичных свежих помощников.

Ну, а вот во французской провинции, в небольших русских колониях, дело обстоит уже совсем плохо.

Старики вымирают, а дети иногда даже по-русски не говорят.

Вот, случилось мне на днях побывать в таком городке возле Парижа и попасть на подобное ежегодное празднование.

Организатор «Дня русской культуры», приглашая меня, говорил:

– Вы уж не относитесь очень строго к нашей программе. Что поделаешь, когда нет достаточных сил! Раньше был у нас учитель гимназии, который каждый год выступал то с призванием варягов, то с удельно-вечевой системой. Но, к сожалению, он перевелся на другой завод, в Пиренеи, и найти историка среди оставшихся нам невозможно. Есть, правда, один военный, специалист по Суворову. В прошлом году он очень хорошо подошел в связи с итальянским походом. Но о Суворове он выступал раньше – и в сорок восьмом году, и в сорок седьмом, и в сорок шестом… Нельзя же, все-таки, до бесчувствия! Ведь в конце концов легко озлобление к великому полководцу среди слушателей вызвать! Просил я поэтому кое-кого из членов колонии подготовить докладчик какой-нибудь, об Александре Невском, о Петре Великом. Но никто не желает. Во-первых, весь день заняты, устают, а во-вторых, у нас в библиотечке, кроме романов Крыжановской[537] и Конан-Дойля, никаких источников по истории русской культуры нет. Ну, а что касается музыкальной программы, те положение тоже не важно. Какая была у нас чудесная певица раньше? Десять лет подряд пела. А в прошлом году, вдруг, сдала. Что-то с горлом случилось: голосовые связки как будто бы развязались. Однако, вы придете на вечер, не правда ли?

– Обязательно.

* * *

Шла сначала традиционная сцена из пушкинского Бориса Годунова: келья Пимена.

Сам Гришка Отрепьев был еще ничего себе: рубаха парень, симпатичный, веселый, но только слишком смешливый: почему-то два раза ни с того, ни с сего прыснул со смеха.

Ну, а Пимен зато оказался стариком очень жутким. На теле какой-то странный балахон, на голове – черный берет, из-под которого во все стороны топорщились седые волосы, а из ушей и носа росла чудовищная борода, спускавшаяся на плечи, на грудь, и наконец на живот, прикрывая с правой стороны печень, а с левой селезенку.

Впечатление от постановки оказалось таким сильным, что сидевший рядом со мной рабочий Ди-Пи, очевидно не искушенный в поэзии Пушкина, с тревогой спросил, обращаясь ко мне:

– Скажите, чего это, а? Антирелигиозная пропаганда, что ли?

Во втором отделении началось пение. Пели, как Бог послал: одни хуже, другие лучше. А один баритон был даже совсем хорошим. Одно беда: форте выходило у него буйным, неудержимым и заставляло слушателей чувствовать себя без вины виноватыми: казалось, будто баритон на них не пел, а кричал.

А после баритона выступал шестилетний мальчуган с декламацией басен Крылова. Должен быль читать «Мартышку и очки» и «Стрекозу и Муравья».

Выведенный на середину эстрады юный декламатор испуганно засопел, усиленно заморгал, широко провел рукою под носом… И жалобно начал:

Попрыгунья стрекозаЛето красное пропела…Но… от людей она слыхала,Что это зло не так большой руки,Лишь стоит завести очки…

– Неверно! – строго прервал артиста его отец, сидевший в первом ряду. – Начинай, поганец, сначала!

– Сначала? Хорошо… Попрыгунья стрекоза…

Попрыгунья стрекоза.Слаба глазами стала,А у людей… От людей…

– Ты опять? Снова! – раздался суровый окрик.

– Хорошо… Значит…

Мартышка к старости глазами слабить стала…А от людей она слыхала,Что под каждым ей кустом…Ей готов… Иии…

Горько зарыдавшего декламатора увели со сцены и заменили очень мило танцевавшими девочками. А когда это отделение кончилось, начался после перерыва уже серьезный доклад на тему о мировом значении великой русской культуры.

Собственно, по программе доклад этот должен был читаться в самом начале, но живший довольно далеко за городом докладчик не приехал из-за неожиданной забастовки автобусов. И его экспромтом согласился заменить самый старый член местной русской колонии, почтенный Федор Никитич, бывший в России когда-то главным бухгалтером.

– Господа! – сказал Федор Никитич. – прошу заранее снисхождения. Я не подготовлен. Но я дольше всех вас жил в России. Впитал ее аромат… и потому беру на себя смелость… Русская культура, господа, является общим балансом всех ее приходно-расходных статей в области моральной и материальной. Рассматривать ее можно, так сказать, брутто, принимая во внимание полностью хорошие и отрицательные стороны, или только нетто, другими словами, идеалистически. Однако, я не буду делать ни того, ни другого, а расскажу вам кое-что о себе, как об одном из слагаемых того великого исторического итога, который назывался Россией. Родился