Избранное - Леонид Караханович Гурунц

руками и ногами упираешься в кромку двери и никакая сила не способна вытолкнуть тебя за борт.

Пропеллер гудел. Юноша огляделся. Инструктор подбадривающе смотрел на него. Через минуту-другую он шагнет за порог дюралевой двери. Рубашка на нем намокла. Лямки парашюта оттягивали плечи. Вардкес облизнул сухие губы.

Самолет пошел тише, ровней. Двигатель почти не слышен — сброшены обороты.

— Пошел, — раздалась команда.

Вардкес поднялся, пошел к двери. Правая рука лежит на кольце. Левая крепко сжимает стальной трос, идущий от фюзеляжа к концу плоскости. Вардкес знал, он подходит к какому-то рубежу в своей жизни. И этот рубеж надо взять. Только одна секунда нужна ему, чтобы, дойдя до конца плоскости, ринуться в боковой люк. Одна секунда. А там все по инструкции, не раз вытверженной им. Надо только не сбиться, отсчитать трехзначную цифру. Раньше времени раскрывать парашют нельзя. Вихрем пронесся в голове весь порядок прыжка: как отделиться от самолета, отсчитать положенные пять секунд. Он даже придумал трехзначную цифру, которую он должен произнести за эти пять секунд: 101, 102, 103…

Дошел, осторожно глянул вниз, в открытый люк. Там, под крылом самолета, кружился далекий, как в перевернутом бинокле, игрушечный квадрат полигона. Черт возьми, как унять дрожь в коленях?

Пересиливая дрожь, которая предательски проняла его, он хотел повторить условия прыжка, что за чем следует, и тут же сбился. Он лихорадочно принялся снова перебирать в памяти хорошо известные, вытверженные условия инструкции и снова сбился. Будто его никогда и ничему не учили.

Вардкес покачнулся, неловко схватился за тросы и почувствовал, как сознание покидает его. Он не помнит, как захлопнулись перед ним дюралевые двери, как сильная рука инструктора оттащила его назад. Пришел он в себя от легких толчков. Самолет катил по полигону. По обе стороны его к месту посадки бежали встревоженные люди. Среди них Вардкес узнал девушку, с которой познакомился накануне. Теперь она пришла с цветами. Девушка бежала, на ходу кусая гвоздику. «Шляпа, нашел чем хвастать», — корил он себя.

Самолет стал. Подбежавшие люди окружили его. Инструктор сказал:

— Случилась маленькая заминка с самолетом, придется отложить прыжок.

Бек

Его звали Беком, а он был всего лишь пес, обыкновенный лохматый пес с желтыми подпалинами на могучей шее.

С Беком свел меня случай. Мой приятель пригласил меня и еще нескольких других своих друзей на шашлык. Он жил на окраине города, снимал угол у одинокой старухи. Бек сторожил у старухи дом.

День был летний, жаркий, и мы устроились прямо во дворе. Бек лежал под абрикосовым деревом, привязанный к стволу на коротком поводке.

Пока на огне жарился шашлык, Бек ничем не выдавал своего присутствия. Лежал в тени, положив рыжую остромордую голову на широкие мохнатые лапы. Иногда в настоянном духом спелых плодов воздухе раздавался сухой короткий выстрел. Это Бек охотился за наседающими на него мошками.

Подали шашлык, и я тотчас же забыл о Беке и его охоте.

Присутствие собаки я ощутил вместе с жадным взглядом, устремленным мне в спину. Я сидел спиной к Беку.

Я мельком взглянул на собаку. Бек сидел на том же месте, повиливая коротким обрубком хвоста. Он тихо скулил.

Я взял обглоданное ребрышко, хотел подкинуть ему. Приятель остановил меня, показывая глазами на пожилую женщину на террасе.

— Моя хозяйка не терпит, когда чужой кормит ее собаку. Она боится общения Бека с людьми, — сказал он.

Женщина на террасе ссучивала нитку и нет-нет строго посматривала на нас. Я оставил кость. В самом деле, какая цена сторожевому псу, если он может снизойти до общения с каждым.

Хозяйка на минуту удалилась с террасы, и я все-таки подкинул собаке косточку. Бек в воздухе схватил добычу, мигом расправился с ней и снова уставился на меня, теперь уже нетерпеливо и требовательно стуча коротким хвостом.

Улучив удобный момент, я снова бросил косточку, Бек с той же лихостью уничтожил и ее.

Я кинул еще косточку. Но косточка упала, не долетев до собаки. Бек рванулся вперед, но короткая привязь осадила его назад. Попробовал достать лапой, не дотянулся. Тогда он жалобно заворчал, вздыбив шерсть на шее.

Хозяйка на террасе завозилась с ниткой, и я встал, подошел к кости, чтобы пододвинуть ее к собаке.

Осторожно, чтобы не вызвать подозрения хозяйки, я кончиком носка тихонько толкнул кость. Но Бек вместо кости схватил мой ботинок, больно сдавив ногу…

Не случалось ли с вами, когда за усердие, за добрый порыв души, вам делают больно?

Теплые руки

В колхоз приехали шефы. Городской народ, не приспособленный к сельскому труду.

Председатель долго ломал голову, не зная, кого к какой работе приставить. Особенно вызывал беспокойство один из них — высокий, худой, в больших очках.

— Что ты умеешь делать, товарищ? — просто спросил его председатель. — Какие знаешь ремесла?

Шеф почему-то снял очки, протер стекла, сказал:

— Переводчик я. Перевожу на русский язык стихи. С английского.

— С английского? Стихи? — переспросил председатель, с явным почтением раздельно произнеся каждое слово. Но все же он расстроился. — А живую лошадь видел? Знаешь хоть, с чем ее едят?

Переводчик рассмеялся:

— Видел. В цирке.

Потом добавил беспечно:

— Не бойтесь. Давайте мне любую работу. К труду я приучен.

Председатель вздохнул, но все же распорядился, чтобы выдали ему конные грабли…

Кобыла явно пренебрегала неопытным возничим, плохо слушалась вожжей. Шарахалась из стороны в сторону. Железные зубья то и дело втыкались в кочки. Особенно не спорилась работа, когда в воздухе вдруг пронзительно зазвенит, бывало, овод.

Лошадь брыкалась, запутывалась в постромках, бесилась, но избавиться от въедливого звонаря не могла. Овод знал свое дело, он пристраивался к вымени кобылы. Там ему безопаснее: лошадь не достает его ни языком, ни густой метелкой хвоста.

Шеф сразу разгадал хитрый маневр овода и, как только тот пристраивался, прилипал к розовому вымени, останавливал кобылу и, подойдя сбоку к ней, метким шлепком ладони убивал паразита.

Животные отзывчивы на ласку. Лошадка теперь сама останавливается, если это нужно. Если надоедливый овод снова впивается в вымя.

И каждый раз странный возничий в очках спрыгивает с высокого сиденья, и мертвый овод падает под ноги.

Кобыла перестала шарахаться от овода, не ломала более валков сена, слушалась вожжей. Так началась эта дружба.

Через месяц шефы уехали. Уехал и возничий в больших очках. В день его отъезда, как бы чувствуя разлуку, лошадка долго-долго шеей терлась о плечо ездового, стараясь влажными твердыми губами прихватить загорелые его пальцы, по-своему, по-лошадиному, выражая благодарность за доброту.

Хорошее дело — тепло рук. Теплые руки нужны всему живому.

Будни

Парк, в котором я сижу,