Избранное - Леонид Караханович Гурунц

почти пуст. Будний день, люди работают. Вокруг меня дымится тропическая зелень, но это всего лишь Горис, а деревья, увенчавшие парк яркими красками, не кокосовые пальмы, не манговые великаны, а наши стройные иссиня-зеленые чинары, серебристый пшат, невысокие тополя.

Старик, присевший на соседней скамейке, разминает в руках сигарету. Мне хотелось бы, чтобы он достал из кармана сложенную во много раз газету, оторвал от нее клочок бумаги, насыпал на бумагу табак и свернул «козью ножку». Старикам больше пристало курить «козью ножку». Так думалось мне.

Знакомимся. Макич Миракян. Он штукатур. Бывший штукатур. Ему за восемьдесят. Пенсионер. Он почти ровесник Горису. Когда Миракян поселился в нем — городу было всего двадцать лет. Построил дом-халупку, под стать городу, который только возник на пустыре. Но год за годом город рос, застраивался, вместе с домами росли и взмывали вверх деревья, посаженные вдоль улиц.

В Горисе много строят. Строят школы, техникумы, жилые дома, магазины. И среди строителей — Макич Миракян. В Горисе его знают чуть ли не все. Известный среди строителей человек.

Вместе с бригадой Миракян выезжал в колхозы, принимал участие в благоустройстве села. Шли годы, а Макич все строил, строил.

Горис обновился, обновлялись села под рукой мастера. А про свой дом Макич забыл. Развалилась халупка на глазах, вызывая улыбку у людей:

— Сапожник без сапог!

Вызвал его как-то председатель горсовета и сказал:

— Надо строить новый. Мы тебе поможем.

Макичу Миракяну за восемьдесят перевалило, когда он взялся возводить для себя новый дом. Ему помогли. Посадили цветы, сад разбили.

Ярится зеленью Горис. Ему скоро сто. Сто лет, скажем прямо, возраст не юношеский. Но когда есть такой патриарх, как Ереван, которому уже исполнилось ни много ни мало 2750 лет, что там какие-то сто годиков! Возраст, в сравнении с Ереваном, конечно же, подростковый. Но у этого подростка прорезались зубы уже батькины…

Сидит старик на скамейке, разминает сигарету. Ему теперь все дни — отдых, включая и будни. Живут себе два ровесника — город Горис и штукатур Миракян.

Смерть поденки

Знаете ли вы, как умирает поденка? Она погибает, не дождавшись утра, сгорает в огне лампы. Цикада, жизнь которой исчисляется одним днем, не прекращает песни до последней минуты…

Когда к нему подвели горячего, норовистого скакуна, он обошел его с одной, другой стороны, подумал и сказал:

— Что вы подсовываете? Это же неук, дикарь! Он в два счета скинет меня с седла.

И велел привести другого. Но когда тот, другой, лениво передвигая ноги, задел ими за порог, он не поехал и на нем, заявив, что с такой хворобой не пустится в дорогу. С ней не меньше наживешь неприятностей. И отправился в путь пешим…

Этот человек жил долго, так и не познав радости поденки, что умирает, не дождавшись утра, или летней цикады, что не ведает ни весны, ни осени. Вероятно, достаточно долог и день, если его прожить как цикада или поденка, что умирает, сгорая в огне.

Карабахский бамбук

Как бы Карабах ни рос, какие бы новинки ни меняли его лицо, размышляя о нем, я всегда буду видеть перед собой зеленую дымку тутовых деревьев. Могучие, стройные фонтаны по своей судьбе напоминают бамбуковые деревья героического Вьетнама.

Как бы тутовое дерево ни били, ни терзали, какой бы грубый ветер ни обкатывал его, оно живет, упрямо и гибко распрямляясь после каждого удара. И, подобно вьетнамскому бамбуку, может рассказать историю, полную страданий и все же победную. Загляните в наши горы и вы сами убедитесь: «жив курилка»!

Снова в горах рубят тутовое дерево. Снова слышу ненавистный свист топора. И я говорю: «Не прощай, а здравствуй. Здравствуй, шах-тута, наш карабахский бамбук».

Обида старого нара

Умирает старый нар — головной верблюд в караване. Перед смертью его хозяин — караван-баши спрашивает:

— Нар, вот твой конец пришел. Перед тем как расстаться, хочу спросить у тебя, не обиженным ли ты от меня уходишь? Не скрою, не всегда я был с тобой ласков. Бывало, недоедал ты, недосыпал, подолгу я оставлял тебя без воды. Верой и правдой ты служил мне. Я готов извиниться перед тобой, если что не так было.

— В жизни все бывает, хозяин, — ответил старый нар. — Знаю, будь на то твоя воля, не ведал бы я никаких бед. Все я тебе прощаю. Но одного я тебе не могу простить и ухожу, неся в сердце обиду, что ты частенько ехал впереди меня на осле. Осел вел меня.

Случайная улыбка

Кто был на войне, знает, что за шутка такая командирская улыбка в солдатском быту. Промахнулся, одарил улыбкой не того, кого надо, случайного бойца, значит, ранил другого, который действительно ее заслужил, достоин ее. Случайному бойцу досталась улыбка — людей своих не знаешь, все тебе на одно лицо. Такого на фронте не прощают…

Ну, а если пушки не гремят? Люди всегда чувствительны к правде и не прощают тому, кто щедр на ласку не по достоинству, если даже пушки молчат.

Птицы, корабль и война

В Средиземном море это было. Корабль шел из Монреаля… Стая пернатых птиц, летящая вблизи от корабля, вдруг заметалась, в воздухе поднялась кутерьма, посвист тысяч крыльев заполнил каюты. Вся масса птиц, сбившись с дороги, бросилась к кораблю, садясь на палубу, на спасательные шлюпки и крепления.

Это было в те дни, когда на Ближнем Востоке шла война. Зарево огней и сбило с толку стаю. Она то садилась на корабль, то взмывала в воздух, чтобы снова в отчаянии и смятении ливнем падать на палубу. Птицы летели на юг, в Египет, а корабль на север, в противоположную сторону. Он был им не по пути. Но лететь своим курсом тоже не могли, там была война, и всполохи огня преграждали им путь.

Всю ночь птицы то поднимались, то садились на палубу. А наутро птичьей стаи не стало. Матросы убрали совками трупики птиц и побросали за борт…

Птицы погибли, не изменив намеченного пути.

Левак

Он на устах всего района. Хлопотун и выдумщик, целый день мотается по всем весям и дорогам, что-то достает, хлопочет. Хлопот у него всегда полон рот. Разладился камерон, движок на ферме, дояркам вручную приходится таскать коровам воду, а запчасти к камерону на улице не валяются. Придется потрудиться, найти окольные пути.

Строят клуб, нет стекла, гвоздей… Не будем прибедняться, председатель колхоза найдет пути, через игольное ушко пройдет, но своего добьется. Интересы государства, кажется, не ущемит, но и своих не забудет. Вспомни-ка, где раньше всех в округе была освоена «елочка» — новая доильная