Годы риса и соли - Ким Стэнли Робинсон

В конфуцианской системе земледельцы были вторым по значимости классом, чуть ниже учёных бюрократов, которые изобрели эту систему, но выше ремесленников и торговцев. Теперь интеллектуалы Чжу организовывали фермеров в глубинке, а ремесленники и торговцы в городах в основном ждали, что произойдёт. Так, по-видимому, сам Конфуций определил революционные классы. Конечно фермеров было гораздо больше, чем городских жителей. Поэтому, когда фермерские армии начали организовываться и маршировать, ветераны Долгой Войны мало что могли с этим поделать: они сами были уничтожены, и у них не было ни средств, ни желания убивать миллионы своих соотечественников. По большей части они отступали в самые большие города и готовились защищать их, как от мусульман.

В этом нелёгком противостоянии Кун выступал против любых массовых атак, отстаивая более тонкие методы, ведущие к победе над оставшимися городскими военачальниками. В некоторых городах были отрезаны линии снабжения, разрушены аэропорты, блокированы порты; тактика осады была самой старой, обновлённой с учётом нового оружия Долгой Войны. Да, назревала ещё одна Долгая Война, на этот раз гражданская, хотя в Китае никто этого не хотел. Даже самые младшие дети жили в руинах и тени Долгой Войны и знали, что вторая война будет катастрофой.

Кун встречался с «Белым лотосом» и другими революционными группами в городах, контролируемых военачальниками. Почти в каждой рабочей группе находились сочувствовавшие революции, и многие из них присоединились к движению Чжу. На самом деле не было практически никого, кто бы активно и с энтузиазмом поддерживал старый режим, да и откуда таким взяться? Слишком много страшного произошло. Следовательно, речь шла о том, чтобы заставить всех недовольных поддержать то же сопротивление и ту же стратегию перемен. Кун оказался самым влиятельным лидером в этой борьбе.

– В такие времена, – говаривал он, – каждый становится своего рода философом, так как столь сложные вопросы требуют осмысления. Вот в чём слава нашего времени. Они разбудили нас.

Некоторые из этих бесед и организационных встреч были опасными визитами на вражескую территорию. Кун слишком высоко поднялся в новом китайском движении, чтобы быть в безопасности, выполняя такие миссии: теперь он был слишком знаменит, и за его голову назначили цену.

Но однажды, на тридцать второй неделе 35 года, он и Бао тайно посетили свой старый район в Пекине, спрятавшись в грузовике, набитом кочанами капусты; они сошли около Больших красных ворот.

Сначала казалось, что всё изменилось. Конечно, ближайшие окрестности за воротами были стёрты с лица земли, проложены новые улицы, так что они никак не могли найти своё старое пристанище у ворот – его уже не было. На его месте стоял большой полицейский участок и несколько рабочих подразделений, выстроившихся параллельно старой городской стене, которая всё ещё существовала на небольшом расстоянии по обе стороны ворот. Довольно большие деревья были пересажены на новые углы улиц, защищённые толстыми коваными заборами с шипами наверху: зелень выглядела очень красиво. В рабочих корпусах были окна общежитий, выходящие наружу (ещё одна приятная новинка: в старые времена они всегда были построены с глухими стенами, обращёнными к внешнему миру, и только во внутренних дворах были какие-то признаки жизни). Теперь и сами улицы были запружены тележками торговцев и книжными лавками на колёсиках.

– Выглядит неплохо, – вынужден был признать Бао.

Кун усмехнулся.

– Мне больше нравилось, как было раньше. Пойдём, посмотрим, что сможем найти.

Встреча была назначена в старом рабочем блоке, занимавшем несколько небольших зданий к югу от нового квартала. Там, внизу, переулки были такими же узкими, как всегда, сплошь кирпичными, пыльными и грязными, не было видно ни одного дерева. Они свободно разгуливали здесь, надев солнечные очки и пилотки, как и половина других молодых людей. Никто не обращал на них ни малейшего внимания, и они смогли купить бумажные миски лапши и поесть, стоя на углу улицы посреди толпы и движения, наблюдая знакомую сцену, которая, казалось, ничуть не изменилась со времени их отъезда несколько суматошных лет назад.

Бао сказал:

– Я скучаю по этому месту.

Кун согласился.

– Скоро мы сможем вернуться сюда, если захотим. И насладиться Пекином, снова ставшим центром мира.

Но сначала надо завершить революцию. Они проскользнули в один из цехов рабочего подразделения и встретились с группой начальников, большинство из которых были пожилыми женщинами. Они не были падки на речи какого-то мальчишки, выступающего за радикальные перемены, но к тому времени Кун уже был знаменит, и они внимательно выслушали его, задавали много подробных вопросов, а когда он закончил, кивнули, похлопали его по плечу и отправили обратно на улицу, сказав, что он хороший мальчик и чтобы он убирался из города, пока его не арестовали, а они уж поддержат его, когда придёт время. Так было всегда с Куном: каждый чувствовал в нём огонь и отвечал по-человечески. Если он мог за одну встречу покорить старух Долгой Войны, то для него не было ничего невозможного. Многие деревни и рабочие подразделения полностью состояли из таких женщин, как и буддийские больницы и колледжи. К этому времени Кун уже знал о них всё; «шайки вдов и бабушек», как он их называл.

– Они внушают трепет, их умы находятся за пределами мира, но знают его до таэля, поэтому бывают жёсткими и очень несентиментальными. Среди них часто встречаются хорошие учёные и особо хитрые политики. Лучше не переходить им дорогу.

И он никогда этого не делал, но учился у них и почитал их; Кун знал, где черпать силу в любой ситуации.

– Если старухи и юноши когда-нибудь соберутся вместе, всё будет кончено!

Кун также отправился в Таншань, чтобы встретиться с самим Чжу Исао и обсудить со старым философом кампанию за Китай. Под эгидой Чжу он полетел в Инчжоу и поговорил с японскими и китайскими представителями лиги Инчжоу, встретился также с траванкорцами и другими в Фанчжане, а когда вернулся, то пришёл с обещаниями поддержки от всех прогрессивных правительств Нового Света.

Вскоре после этого в Таншань прибыла одна из больших флотилий ходеносауни, выгрузив огромное количество продовольствия и оружия, и подобные суда появились во всех портовых городах, которые ещё не были под контролем революционеров, блокируя их фактически, если не на словах, и новые китайские силы смогли в течение следующих двух лет одерживать победы в Шанхае, Кантоне, Ханчжоу, Нанкине и в глубине Китая. Последний штурм Пекина стал, скорее, триумфальным вступлением; солдаты старой армии исчезли в огромном городе или в своей последней цитадели в Ганьсу, и Кун вместе с Чжу сели в первые грузовики гигантского кортежа, который беспрепятственно въехал в столицу в этот очень славный день, день весеннего равноденствия, отмечающего 36 год, хотя и через Большие красные ворота.

Именно на этой неделе Запретный город открыли для людей, которые бывали в нём всего несколько раз после исчезновения последнего императора, когда в течение нескольких лет войны он был общественным парком и армейскими казармами. В течение последних сорока лет он снова был закрыт для людей, и теперь они стекались сюда, чтобы услышать, как Чжу и его ближайшее окружение говорят с Китаем и миром. Бао был в толпе, сопровождавшей их, и когда они проходили под воротами Великой Гармонии, он увидел, как Кун оглянулся, будто удивлённо. Кун покачал головой со странным выражением, и оно застыло на его лице, когда он поднялся на трибуну, чтобы встать рядом с Чжу и обратиться к восторженной толпе, заполнившей площадь.