1812. Фатальный марш на Москву - Адам Замойский

Воздействие таких потерь на страны-участницы трудно переоценить. Для Франции, самой густонаселенной страны в Европе, урон более чем в 300 000 чел. из населения в двадцать семь миллионов можно сопоставить с 700 000 чел. сегодня, причем помимо множества гражданских лиц. Ущерб великому герцогству Варшавскому, превышавший 70 000 чел., пропорционально равнялся бы для нынешней Польши трем четвертям миллиона, и опять без учета штатских, лишившихся жизни в результате движения армии по ее территории. Верными данными для Германии будут приблизительно 400 000, для Северной Италии 200 000, а для Бельгии и Голландии 80 000 чел. И за всеми цифрами стоят несметные тысячи личных трагедий, во многих случаях еще более тяжких из-за почти полного отсутствия сведений о судьбе людей.

22 февраля 1813 г. один французский крестьянин написал письмо, адресованное «капитану 129-го линейного полка Фламану, пропавшему в районе Вильны». В семье от него не получали ни строчки с августа, но тот факт, что он не славился как любитель писать, давал какую-то надежду. «Мне хочется думать, что ты среди пленных, только одно это и утешает нас сейчас, – писал он. – Твоя бедная матушка очень заболела от тревоги, и одно слово от тебя вернуло бы ей здоровье». Хотя всех пленных освободили при подписании мира в 1814 г., многие вернулись не сразу, и уцелевшие текли из России тонкой струйкой в течение многих лет. Такое положение дел позволяло потерявшим след близких и ничего не знавшим о них десятилетиями лелеять надежду на встречу. Одна крестьянка из Мекленбурга продолжала искать жениха и в 1849 г.{989}

Бывали примеры чудесного спасения, а в одном случае – воскресения. Офицер из дивизии Домбровского, Игнаций Домбровский, был очень тяжело ранен в бою за чертой Борисова. Товарищи сочли его мертвым, положили на плащ и с воинскими почестями погребли под кучей снега, поскольку рыть замерзшую землю им было не под силу. Домбровский ожил после их ухода и попал в плен к русским. Как многих польских офицеров, его зачислили в русскую армию и простым солдатом отправили служить на Кавказ. Спустя годы, получив право выйти в отставку, он вновь появился в Варшаве, где, бывая в гостях, рассказывал всем историю своих похорон под Борисовым{990}.

Иных в плену как дешевую рабочую силу оставили себе местные помещики, кто-то сам нанялся на службу, лишь бы только уцелеть, и никогда не слышали о праве вернуться на родину или же не располагали средствами на дорогу. Другие не стали возвращаться из желания начать новую жизнь. Им предлагали благоприятные условия при обустройстве на малонаселенных территориях России и даже женили. Согласно официальным документам, к 31 декабря 1814 г. пятнадцать старших офицеров, два офицера-медика и 1968 чел. других званий присягнули на верность как новые подданные царя, и возможности сделать то же самое ожидали еще 253 австрийских солдата{991}.

В 1890-е годы один русский историк нашел лейтенанта Никола Савена, попавшего в плен на Березине. Он жил в предместьях Саратова в маленьком доме, окруженном цветами, которые сам поливал каждый день. В кабине Савена стояла бронзовая статуэтка Наполеона и висел написанный собственноручно по памяти акварелью портрет императора. Он дожил, с гордостью нося орден Почетного Легиона до 1894 г., когда скончался в возрасте, вероятно, 127 лет. Причина нежелания уехать обратно во Францию в данном случае предельно проста: Савен не мог примириться с мыслью, что на родине правит кто-то другой, а не Наполеон{992}.

Гийомом Оливом руководили более прагматические мотивы. Он родился в Соединенных Штатах Америки в семье эмигранта, но в юные годы поступил на службу во французскую армию. Олив угодил в плен при отступлении и решил остаться в России. К 1821 г. он состоял адъютантом при великом князе Константине, а десятилетие спустя – предводителем дворянства в губернии, где получил поместье. Сын его дослужился до звания генерала от кавалерии, женился на дочери из семейства Толстых и сделался членом Государственного совета. Внуки состояли офицерами в Кавалергардском полку и постельничими, а внучки – фрейлинами императрицы. Но не все, далеко не все так легко меняли подданство.

Русские надеялись набрать на службу немцев из Grande Armée, во многих случаях против воли, для каковой цели сформировали Русско-германский легион. На деле же лишь немногие пленные изъявили желание записаться туда добровольно, пусть бы такое сотрудничество и сулило немедленное избавление от ужасных условий содержания. Как ни поразительно, большинство немецких солдат и офицеров из войск Наполеона, похоже, остались преданными императору французов и в час тяжелых испытаний. Немецкие пленные по всей России торжественно праздновали день рождения императора 15 августа 1813 г.{993}

Русским очень бы хотелось сделать противниками дела Наполеона испанцев, служивших в Grande Armée, и потому они предлагали щедрые условия тем из них, кто сдастся. Они сформировали полк из пленных под началом дона Рафаэля де Льянса, захваченного на Березине.[232]. Хотя полк так никогда и не сражался против Наполеона, вопреки изначальным планам, он вернулся в Испанию, где как Imperial-Alejandro[233] принял в 1820 г. участие в восстании Риего, направленном против всё тех же Бурбонов, свергнутых там ранее Наполеоном.

Не менее любопытным результатом враждебных действий в 1812 г. стала вот такая история. Сын капитана 8-го гусарского полка Октава де Сегюра, дважды пронзенного казачьими пиками, взятого в плен в стычке неподалеку от Вильны 28 июня и ставшего таким образом первой значительной потерей французов в описываемой кампании, женился в 1819 г. на Софье, младшей дочери графа Федора Ростопчина, губернатора-поджигателя Москвы. Как графиня де Сегюр, она написала серию книг для детей, на которых воспитывались целые поколения французских мальчишек и девчонок даже в двадцатом столетии.

Катастрофические последствия Русской кампании послужили залогом скверного конца для Наполеона. Поход не только обошелся ему в сотни тысяч лучших солдат, но подорвал репутацию как непобедимого полководца и оставил несмываемые пятна на ауре безусловного превосходства, столь долго окружавшей личность императора французов. «Мне представляется, что касательно Наполеона чары разрушены, и он более не такой грозный, каким был в прошлом, – с удовлетворением писала вдовствующая императрица Мария Федоровна подруге на заре 1813 г. – Он больше не идол, но опустился до звания человека, а как таковой может быть побежден людьми»{994}.