Ещё не Аюта - Владимир Осипцов

благородный овал лица, венчал другой пробор волос на более прямом лбу, да и тяжелая челюсть, сулившая сильную волю обладательнице, не раз смущала придворных физиономистов, удлиняя лицо, не укладывающееся в каноны. Широкие плечи горянки, под доставшиеся в наследство от отца сильные крылья, необратимо портили её ладную, но всё же склонную к полноте фигуру — но надо же чем-то платить за красоту лица, подаренного смешанной кровью!

Демонесса провела рукой по телу — чтобы убедиться, что она это она, а не уродливый ракшас Яван. Старший брат услышал движение и обернулся — их взгляды встретились, виновато и стыдливо покрасневшая младшая сестра несмело улыбнулась. Ничего удивительного, что она не почувствовала сквозняка, пусть палатка была и раскрыта — ведь брат стоял на страже и берёг её даже от гулящих ветров. За пологом стояла кромешная ночь, или кромешные сумерки — свет в палатке затмевал их, не давая разобрать — но зачем ей было знать это, когда от всех ужасов и сумерек и ночей её защищал сам Мамору.

К сожалению, сама подняться и подойти к нему она не могла — стоило шевельнуться, и обнаружилось, что крылья зажаты в лубки, накрепко укреплённые у изголовья кровати, да и половину мышц она не чувствовала — кажется, даже над зажившим шрамом от копья на груди, поработал кто-то, более сведущий в медицине, чем маленькая принцесса.

Непривычно было слышать собственный голос, говорящий на родном языке:

— Ты победил, старший брат? — задала она, как и подобает женщине, неуместный и глупый вопрос. Конечно же, он победил, иначе бы не стоял добровольным стражем её снов, а сам бы спал на погребальном костре. Эту сторону характера брата она отлично знала... но всё равно, хотела услышать «да»... и снова почувствовать себя слабой и глупой женщиной окруженной заботой сильных и умных мужчин.

— Да, — ответил принц, отвернув лицо в сторону: — Спасибо тебе, что успела рассказать про ракшасов. Они чуть было не попали в засаду.

— А враг?

— Бежали. Смогли уйти со своим полководцем через Дорогу Демонов. Наша колдунья была слишком занята господином тейтоку, чтобы им помешать. Она тоже женщина, — брат повернул голову и в упор посмотрел на провинившуюся сестрёнку.

Кадомацу ощутила укол ревности. Поэтому и не покраснела от обвиняющего взгляда.

— Ты хоть понимаешь, сколько солдат видело тебя нагишом?!

— Прости, некогда было захватить свои наряды и украшения! — обиделась девушка.

— Мне придётся приказать им всем сделать харакири. Это треть армии.

— Старший брат...

— Ты не просто женщина. Ты — дочь микадо! Твоя кровь, твое лицо — священны! Твоя нагота — не для глаз простолюдинов! Даже я, твой брат, не имею права её лицезреть!

— А наместник Нагадо, убийца своей первой жены, значит, имеет?

— Ты имела право бежать от такого брака, младшая сестра. Я не спорю. Но не в армию!

— А каждый третий лавочник, торгующий ширмами и картинами, или веерами, на которых я с одной стороны одетая — а стоит разложить — и выхожу нагишом? Тоже имеет?

— Именно поэтому в кварталах художников столь часты пожары. А многие из скорописцев имеют к несчастью привычку падать и ломать руки и пальцы. Как подозреваю, вскоре рисовальщиков Города Снов и Старой Столицы постигнет ещё одно огненное несчастье.

Третья Принцесса проглотила свои следующие слова, пораженная откровением. Забавные непристойные картинки с портретами нагих знатных дам, проникали во дворец (одну из таких она видела в день побега, у тюдзё Мори), и зачастую льстили самолюбию некоторых фрейлин, чьи формы заметно уступали нарисованным. Но то, что частые пожары в Квартале Рисовальщиков имеют с ними прямую связь — никто и не задумывался.

— В любом случае, мало кто что мог разглядеть. Я летела высоко и прикрывалась господином драгонарием. Надеюсь, ему ты не будешь устраивать «огненное несчастье»? — она искоса посмотрела на брата.

Тот, наконец, не выдержал и улыбнулся:

— Нет, разумеется, нет. Но из-за этого тебя видело слишком много.

— Ты же сам не хочешь лишаться армии по такой глупости! Старший брат!

Мамору отвёл взгляд:

— Сначала — ракшасов, потом — самураев. Дворянам дадут выбор — либо принести клятву молчания, либо харакири. Отец вообще был в ярости, думаешь, я не протестовал?!

Младшая сестра была безжалостной:

— Думаю, что нет, «принц-самурай».... Погоди... — она вдруг заинтересованно наклонила голову: — Отец знает? Уже?! Долго я провалялась?

— Пятый день! Тардеш-доно и то раньше на ноги поднялся! — Мамору был рад увести разговор с мучавшей его совесть темы: — Он, кстати, здесь. Скоро подойдёт... У тебя в крыльях сотня дырок, как ты только долетела! Все хирурги армии валились с ног от усталости, когда тебя зашили!

— Я думала, в меня попали раза три, не больше...

— Пять пуль и восемьдесят две раны! Ты же отморозила себе всё, что только можно! Сумасшедшая — без изоляции в такую погоду летать!

— Некогда было об этом думать тогда... Так ты говоришь, и ракшасов казнят тоже?

Наследник фыркнул:

— Они же ракшасы! Стоило ли... — он замолчал вдруг и внимательно рассмотрел сестру: — Признайся, ты не спуталась ли с кем из них?

Принцесса моментально стала от гнева ярко-красной, почти как Мамору. Ставшие контрастными на потемневшем лице глаза свернули столь устрашающей яростью, что брат счёл за лучшее примирительно поднять руки, поняв, что обидел любимую сестрёнку:

— Прости. Просто подумал — испугался, — он отвёл взгляд, сам темнея от стыда.

— Они мои друзья, и не раз спасали мою жизнь! Думаешь, с такой раною, я бы выбралась сама из того побоища, которое вы устроили промеж холмов?!

— Так ты была там... — брат ещё сильнее помрачнел: — Мне отец строго приказал: всех казнить, тебя вернуть.

Да, покорность наследника вошла в поговорку.

— Я — всё равно останусь!

— А вот посмотрим! Я уже с господином драгонарием договорился о корабле для тебя. Неужели ты посмеешь отказаться от почестей и оскорбить союзников? И пустить прахом всё то, чего добивались и наш дед, и наш отец?!

Мацуко закрыла глаза и закусила губы. Мамору, знавший, что в приступы упрямства на маленькую сестрёнку лучше не давить, терпеливо молчал.

— Давай поспорим! — вдруг открыла она глаза: — Если я сумею и остаться в армии, и найти тебе повод никого не казнить и сохранить лицо перед отцом — ты и правда, никого не казнишь, не