На нарах с Дядей Сэмом - Лев Трахтенберг

Иногда, думая о Джорджике, в мою воспаленную голову влетали «порочные» мысли…

Почему я и мои соседи по Форту-Фикс смотрели на педофилов, как на что-то очень грязное, запредельное и отвратительное? Почему мы решили, что их проступки страшнее, чем чьи-либо другие?

Взять к примеру тех же наркоторговцев, наркодилеров и наркокурьеров, чей бизнес на крэке или героине свел в могилу великие тыщи народу. Сколько родилось уродов, сколько заболело, сколько семей распалось? Не говоря уже о том, что многие самые мрачные преступления совершались под кайфом или во время абстиняги?

Понятно, что такая позиция приносила мне лично скорее проблемы, чем популярность. Я продолжал одиноко рефлексировать, предпочитая идти собственным путем. Отличным от дороги широких народных масс.

В поступках, но особенно в мыслях.

Кстати, и Библия учила тому же: «Не следуй за большинством назло». Даже во время исхода из египетского пленения большинство людей хотели повернуть назад. Их пугали неизвестность и трудности Синайского перехода. Плевать они хотели на светлое будущее в стране обетованной. Поведение толпы было и есть иррационально. «Публика – дура! – шутили между собой театрально-концертные администраторы.

Быть таким, как все, мне не хотелось.

Но самое главное – просто не моглось.

Я невольно сопротивлялся доброжелательным наставлениям родителей и последнего адвоката «лечь на дно и не высовываться». Хотя зачастую и постфактум поносил себя всеми возможными ругательствами. Самым безобидным из них было: «Мудило, ты, Лева! Тебе оно надо?»

В российских острогах времен Достоевского каторжане недолюбливали дворян и политических из-за их непохожести. Беспричинная злость вызывала желание придраться, оскорбить и унизить. В Форте-Фикс происходило то же самое.

Я понимал, что моя тюрьма – это не офицерское собрание, дом творчества в Переделкино или на худой конец лагерь комсомольского актива.

Меня окружала непривычная и враждебная среда: злое…учие охранники с одной стороны и злое…учие заключенные с другой.

«Некуда крестьянину податься».

Вот и Федор Михайлович, классик бородатый, про то же размышлял. Цитирую со всем «респектом»: «Скажу одно, что нравственные лишения тяжелее всех мук физических. Простолюдин, идущий в каторгу, приходит в свое общество, даже, может быть, в еще более развитое. Он потерял, конечно, много – родину, семью, все, но среда его остается та же… Человек образованный, подвергающийся по законам одинаковому наказанию с простолюдином, теряет часто несравненно больше его. Он должен задавить в себе все свои потребности, все привычки, перейти в среду для него недостаточную, должен приучиться дышать не тем воздухом. Это – рыба, вытащенная из воды на песок… И часто для всех одинаковое по закону наказание обращается для него вдесятеро мучительнее. Это – истина…»

З/к № 24972-050 упрямо выдавал себя за человека тонкой душевной организации. Аристократа духа с моральными ценностями.

Дешевые понты, однако.

Тем временем неумолимо приближалась еврейская Пасха. Праздник освобождения из фараонова рабства. Очень актуальный в условиях тюремного заточения.

Из года в год еврейство Форта-Фикс совершало на Песах абсолютно умопомрачительный кульбит, который сводил с ума всех завистников.

На добрых десять дней мы чувствовали себя по-настоящему богоизбранным народом. Все 39 иудейских сидельцев: американских, израильских, русских, европейских и даже доминиканских.

Настоящих и под них канающих.

В дни праздника на первое место выступало ключевое словосочетание «специальная еда». Повторяю – специальная еда.

Нет, пусть будет с заглавной буквы: Специальная Еда.

Спецеда была еще более «специальной», чем обычная кошерная стряпня, которую подавали нам в тюремной столовке в течение года. Во время затяжной еврейской Пасхи мы питались по высшему тюремному разряду. Из каких-то особых лабазов. Каждый кусочек спецпайка был тщательно запаян в целлофановую упаковку с обязательным бело-голубым стикером: «Kosher for Passover. Made under the strict religions supervision of Rabbi Moishe Londinski». То есть «Кошерная-для-Пасхи. Изготовлена под строгим религиозным надзором раввина Мойше Лондинского».

Другую пищу нам есть запрещалось.

Только трижды очищенную, как водку «на экспорт». Без каких-либо примесей. И уж, не дай бог, с остатками сдобы, ее производных или даже невидимых хлебных крошек. В противном случае все съестные запасы считались «зараженными».

Поэтому за день до праздничной декады осужденным иудеям Форта-Фикс давали особый выходной день, чтобы хорошенько подготовиться и очистить свои шкафы от продуктового «мусора». Вступал в силу еврейский форс-мажор – маца, маца, кругом маца.

За две недели до Пасхи администрация зоны устраивала совершенно особую распродажу «Only for Jews»[612]. Ларек – «комиссария» открывался в свой выходной день только для нас. Как в самом настоящем спецраспределителе накануне очередной годовщины Великого Октября. Однако вместо советских деликатесов нам отпускали еврейские. Не менее вкусные, особенно с учетом ситуации. We were very easy to please[613].

В спецпаек входили бульонные кубики, суп с клецками «мацеболлз», печенье «макарунз» из кокосовых орехов, консервы из копченого лосося, польский молочный шоколад, израильская маца «Иерусалим», виноградный сок «Конкорд» и еще парочка волшебных наименований. Ограничений не существовало: трать свой месячный 290-долларовый «лимит», хоть за один раз. Закупайся, еврейская братва!

Многие именно так и поступали, отовариваясь не столько для себя, сколько для спекуляции. В день «иск» около магазина собирались многие некошерные зэки. Те, кому не повезло с происхождением и религией, со всех сторон окружали еврейскую очередь и, облизываясь, предлагали везунчикам бизнес-сделки одна лучше другой. Рыбная упаковка с чудо-как-пахнущей-рыбой легко уходила за десять тюремных долларов. Вместо трех по «госцене». Тут же, не отходя от кассы.

Вот поэтому я и говорил: «It pays to be Jewish». Хорошо быть евреем!

В американской федеральной тюрьме – уж точно!

На самом деле нам фартило не только из-за пасхальных распродаж. Еврейский календарь, любезно присылаемый «Алеф-Институтом», так и кишел многочисленными праздниками, выражавшимися в виде дополнительных выходных, продуктовых подарков от мирового сионизма и многочисленных второстепенных поблажек. Например, в выходе из барака вне очереди («скоро служба в синагоге») или официальном выносе из столовой обедо-ужина в пятницу вечером («для встречи субботы у себя в отряде или в синагоге»).

Последним активно пользовалась русская коммьюнити.