Тито и товарищи - Йоже Пирьевец

Днем «Х» для начала обновления стало 17 апреля 1971 г., когда у Тито закончился мандат президента СФРЮ. В Загребе в сентябре прошлого лета он дал понять, что ему хотелось бы именоваться «бессменным почетным президентом», в то время как его место занял бы новый коллективный правящий орган, в который отдельные республики назначали бы своих представителей. Очевидно, как написано в документе ЦРУ, посвященном этой теме, югославским руководителям казалось необходимым включить вопрос о наследстве Тито в конституцию, чтобы предотвратить хаос, который может возникнуть, когда он покинет политическую сцену. Однако 13 февраля 1971 г. Эдвард Кардель, который возглавлял Координационную комиссию конституционной реформы, в заявлении для прессы отметил, что невозможно осуществить реформу одним рывком, поскольку она еще не совсем созрела. Даже первая фаза, которая предусматривала создание новых конституционных органов и разделение компетенций между союзом и республиками, затянулась бы из-за необходимых обсуждений в Союзной скупщине, в СКЮ и с общественностью. В то же время он дал понять, что югославское руководство не допустит распыления власти, о чем красноречиво свидетельствовало продление мандата Тито до конца августа[2207]. В верхах, очевидно, преобладало мнение, что в столь напряженных условиях, которые сложились в Хорватии и в Сербии, нельзя выпускать вожжи из рук[2208].

Югославию взбудоражила афера, целью которой было показать хорватских руководителей как предателей государства и членов усташских организаций в Западной Германии и других частях мира. До середины 1960-х гг. группы, составленные из политических эмигрантов, не играли большой роли, они были якобы изолированы. Когда после экономической реформы 1965 г. белградские власти открыли границы и позволили рабочим искать работу за рубежом, ситуация радикально изменилась. Большинство безработных в первую очередь направились в ФРГ, где к 1970 г. обосновалось приблизительно 500 тыс. югославских гастарбайтеров. Здесь они соприкоснулись с эмигрантами, среди которых было около 6 тыс. членов различных эмигрантских антититовских организаций, прежде всего четнических и усташских. Под лозунгом «независимой Хорватии» усташи вели активную пропаганду и попытались оказать идеологическое воздействие на соплеменников, которые прибыли в Германию на заработки и среди всей массы гастарбайтеров были особо многочисленными. Эта агитация очень обеспокоила белградские власти, особенно когда усташские организации в конце 1960-х и в начале 1970-х гг. начали более активно разворачивать террористическую деятельность. Поскольку протесты у немецкого правительства не находили большого отклика[2209], УГБ активно влилась в них, таким образом узнавая о 90 % всех акций, которые они планировали. И то, что она помимо этого была вовлечена в частые акции «ликвидации» людей, которые ей были неугодны, само собой разумелось[2210].

Эти смутные обстоятельства централистские силы использовали для заговора, целью которого была дискредитация Владимира Бакарича, Мико Трипало и Савки Дабчевич-Кучар и их принуждение к отставке. Они начали распространять слухи, что те состоят в тесном контакте с усташской эмиграцией в Мюнхене, прежде всего с ее руководителем Бранко Еличем, и после «ухода» Тито готовят отделение республики. По информации, которую предоставляла румынская тайная служба «Секюритате», эта группа была просоветски ориентирована и получала поддержку КГБ, с которым Елич установил необходимую связь[2211]. Не его ли газета Hrvatska država в своем февральско-мартовском номере утверждала, что Варшавский договор будет защищать хорватскую независимость и признает статус Хорватии, подобный тому, который был у Финляндии?[2212]

Ведущие хорватские политики были в бешенстве: в своих публичных выступлениях они пытались сдержать негодование из-за подобной клеветы, а за кулисами, напротив, высказывали пожелание, чтобы ситуация достигла дна, и пытались добиться от Тито создания следственной комиссии. Маршал предлагал, чтобы комиссию возглавил Стане Доланц, бывший высокопоставленный функционер армейской разведывательной службы, который в последние два года – во многом благодаря хорошим родственным связям – сделал головокружительную политическую карьеру: с должности секретаря университетского комитета СК в Любляне он взлетел на место секретаря Исполнительного бюро ЦК СКЮ.

Комиссия 23 марта 1971 г. представила результаты своей работы: по ее мнению, речь шла об интригах тайных служб, связанных с политической эмиграцией, с помощью которых хотели скомпрометировать хорватское руководство. Из сообщения Доланца было очевидно, что агенты Службы госбезопасности так вплетены в организацию Елича, что невозможно определить, кто есть кто [2213]. Нити заговора будто бы тянулись в Белград, в Министерство иностранных дел, которое возглавлял представитель сербской либеральной линии Мирко Тепавац. Вопреки тому, что сербское руководство было вовлечено в аферу, оно попыталось сохранить хладнокровие, будучи уверенным, что интрига родилась не в Загребе и не в Белграде, а напротив, что за ней стоит сам Тито. Так или иначе, они официально опровергали подобные обвинения в свой адрес[2214].

Хорваты, которые считали, что сербы намеренно смягчают значение интриги, потеряли проницательность. Хотя Исполнительное бюро приняло решение, чтобы материалы комиссии Доланца остались засекреченными, ЦК Хорватии 6 апреля 1971 г. постановил ознакомить общественность с новостью о «заговоре». «Сообщение», которое на следующий день опубликовали Vjesnik и другие хорватские средства массовой информации, вызвало волну недовольства в Белграде не только у националистов, но и у либералов, ведь им казалось, что они ложно оклеветаны как носители сопротивления конституционным изменениям и главные сторонники централизма. Мирко Тепавац вообще угрожал отставкой[2215]. Трипало и другие влиятельные хорватские функционеры и дальше требовали прекратить «грязные интриги» внешних и внутренних противников и попытки представить хорватов как наиболее проблемный югославский народ. В прессе развернулась желчная полемика, в которой прохорватские и просербские группы с разной степенью резкости обменивались упреками. «Заявления Трипало, – сообщал британский генеральный консул Йозеф Добб в Загребе, – захватывали дух из-за своей безответственности»[2216].