Война и мир. Том 1-2 - Лев Толстой

Посидев за столом, Сперанский закупорилбутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге ивстал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскомуподали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Кактолько он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо сталипереговариваться друг с другом.

— Ну, теперь декламация! — сказал Сперанский,выходя из кабинета. — Удивительный талант! — обратился он к князю Андрею. Магницкийтотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненныеим на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываемаплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому,прощаясь с ним.

— Куда вы так рано? — сказал Сперанский.

— Я обещал на вечер…

Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко вэти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он могждать чего-нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним,и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный,невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, какон уехал от Сперанского.

Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминатьсвою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что-то новое. Онвспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава,который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственнопотому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представленагосударю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил,как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающеесяформы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё чтокасалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, какон озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, иему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, своизанятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона-старосту, иприложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему сталоудивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.

На другой день князь Андрей поехал с визитамив некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми онвозобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которымему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома этуособенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.

Наташа одна из первых встретила его. Она былав домашнем синем платье, в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем вбальном. Она и всё семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга,просто и радушно. Всё семейство, которое строго судил прежде князь Андрей,теперь показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей.Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное вПетербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. «Да, этодобрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на волостого сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляютнаилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно-поэтическая,переполненная жизни, прелестная девушка!»

Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствиесовершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких-тонеизвестных ему радостей, того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненскойаллее и на окне, в лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более недразнил его, не был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новоедля себя наслаждение.

После обеда Наташа, по просьбе князя Андрея,пошла к клавикордам и стала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривая сдамами, и слушал ее. В середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовалнеожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал засобой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что-то новое исчастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно необ чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? Омаленькой княгине? О своих разочарованиях?… О своих надеждах на будущее?… Да инет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг живо-сознанная им страшнаяпротивуположность между чем-то бесконечно-великим и неопределимым, бывшим внем, и чем-то узким и телесным, чем он был сам и даже была она. Этапротивуположность томила и радовала его во время ее пения.

Только что Наташа кончила петь, она подошла кнему и спросила его, как ему нравится ее голос? Она спросила это и смутиласьуже после того, как она это сказала, поняв, что этого не надо было спрашивать.Он улыбнулся, глядя на нее, и сказал, что ему нравится ее пение так же, как ивсё, что она делает.

Князь Андрей поздно вечером уехал от Ростовых.Он лег спать по привычке ложиться, но увидал скоро, что он не может спать. Онто, зажжа свечку, сидел в постели, то вставал, то опять ложился, нисколько нетяготясь бессонницей: так радостно и ново ему было на душе, как будто он издушной комнаты вышел на вольный свет Божий. Ему и в голову не приходило, чтобыон был влюблен в Ростову; он не думал о ней; он только воображал ее себе, ивследствие этого вся жизнь его представлялась ему в новом свете. «Из чего ябьюсь, из чего я хлопочу в этой узкой, замкнутой рамке, когда жизнь, вся жизньсо всеми ее радостями открыта мне?» говорил он себе. И он в первый раз последолгого времени стал делать счастливые планы на будущее. Он решил сам собою,что ему надо заняться воспитанием своего сына, найдя ему воспитателя и поручивему; потом надо выйти в отставку и ехать за границу, видеть Англию, Швейцарию,Италию. «Мне надо пользоваться своей свободой, пока так много в себе чувствуюсилы и молодости, говорил он сам себе. Пьер был прав, говоря, что надо верить ввозможность счастия, чтобы быть счастливым, и я теперь верю в него. Оставиммертвым хоронить мертвых, а пока жив, надо жить и быть счастливым», думал он.

В одно утро полковник Адольф Берг, которогоПьер знал, как знал всех в Москве и Петербурге, в чистеньком с иголочкимундире, с припомаженными наперед височками, как носил государь АлександрПавлович, приехал к нему.

— Я сейчас был у графини, вашей супруги, и былтак несчастлив, что моя просьба не могла быть исполнена; надеюсь, что у вас,граф, я буду счастливее, — сказал он, улыбаясь.

— Что вам угодно, полковник? Я к вашимуслугам.