Свечка. Том 2 - Валерий Залотуха

Склеили Челубеевы разбитую чашку семейного счастья, но след остался, можно из нее чай пить, да чаепитие без радости, о чем Марат Марксэнович, не будь дурак, нет-нет и напомнит в качестве профилактически-воспитательного средства.

Верует ли Светлана Васильевна? Не знаю, как верует, но в церковь ходит по большим праздникам, однако, опять же, как-то нерадостно, не по привычке даже, а по внутреннему принуждению.

А вот Челубеев своему твердому атеистическому мировоззрению не изменил, если не считать одной появившейся странности – Великий пост стал соблюдать, причем от и до, строго: не то что мясца ни кусочка, но и рыбки ни перышка, ни молочка, ни сметанки – ничего, только хлеб, крупы, овощи.

Здоровье у Марата Марксэновича уже не то, а аппетит даже больше стал, жена с сестрой в семь недель великого говения мужа и брата с ног сбиваются, как кочегары несущегося на всех парах паровоза, то и дело забрасывая свежеприготовленные постные блюда в топку ненасытной челубеевской утробы, и, наверное, пропали бы бедные, если бы не догадались готовить овощные супы на мясном бульоне, как, по слухам, Софья Андреевна Льва Николаевича подкармливала – слух этот Жозефина в одной современной книжке про классика вычитала.

А на Пасху, когда все православные победу над смертью празднуют, Челубеев празднует свою личную победу: выпивает хорошую рюмку яблочного самогона, именуемого в тех местах меришором, закусывает ломтем копченого сала, после чего вскидывает вдруг вверх сжатую в кулак руку, демонстрируя неведомо кому неприличный, от локтя, жест, и хохочет, жадно наваливаясь на жареного гуся, или свиную рулю, или бараний бок.

– Ну что, доказал я им? – натрескавшись от пуза скоромного и отвалившись на стуле, обращается он с вопросом к жене и сестре, глядя грозно, но приветливо, и те испуганно кивают в ответ, не спрашивая, кому доказал и что.

Дружбы между Светланой Васильевной и Жозефиной Марксэновной никакой, разумеется нет, неприязненного отношения друг к другу золовка и невестка не скрывают, но иногда их объединяет чувство женской солидарности, принося обеим видимое моральное удовлетворение.

Это когда у Челубеева подскакивает вдруг давление и он мгновенно становится сам не свой. «Жозефина, иди скорей сюда!» – кричит тогда Светлана Васильевна, или Жозефина Марксэновна зовет: «Света, беги бегом!» – и указывает удовлетворенным взглядом на Марата Марксэновича, застывшего в страхе вплотную, как ему в тот момент кажется, приблизившейся смерти. «Смотри, смотри – глаза!» – указывают женщины друг дружке на перевернувшийся внутрь себя взгляд смертельно испуганного мужчины, как будто ищет он там что-то, что только и может его спасти, и не находит. Разумеется, не желали они родному и близкому человеку смерти, зная точно, что не смерть подошла к Челубееву вплотную, а страх схватил за грудки – беспочвенный, бессмысленный, недостойный нормального человека, тем более мужика, страх.

Нет, я согласен, наблюдать вот так за чужими, пусть и ложными, но все равно мучениями несколько жестоко, но, согласитесь, должны быть радости у немолодых, некрасивых женщин, которых никто не любит и уже не полюбит.

После значительных сомнений и внутренних колебаний, расскажу еще об одной последней женской радости в недружном семействе Челубеевых. Мы же помним, с какой внезапной болезни у Марата Марксэновича все его жизненные и карьерные пертурбации начались, не будем здесь ее, стыдную, неблагозвучную, называть, но дело в том, что, несмотря на успешно проведенную операцию, случаются рецидивы, и потому требуется профилактическое лечение. С этой целью Жозефина Марксэновна покупает в аптеке коробочку так называемых ректальных суппозиториев, и, обратив за ужином на мужа строгое скорбное лицо, Светлана Васильевна говорит чужим холодным голосом – только в этот момент можно разглядеть в ней, готовой вот-вот весело рассмеяться, прежнюю Светлану Васильевну:

– Марат, не забудь поставить себе перед сном свечку…

И всякий раз у Челубеева реакция одна и та же: он вздрагивает, бледнеет, прячет глаза и, склонившись над тарелкой, нервно чавкает.

Привет из прошлого – сбывшееся и работающее пророчество о. Мартирия о том, что быть Челубееву до конца его дней подсвечником для противогеморроидальных свечей, ранит Марата Марксэновича в самое больное место, и радует не только Светлану Васильевну, но даже и Жозефину, которая ничего о том пророчестве не знает.

3

Об о. Мартирии я скажу позже и особо, а вот о православной обители, в которой он подвизался в своем земном служении небесному, можно упомянуть уже сейчас.

Вы бы ее нынче не узнали! Везде евроокна, евророзетки, душевые еврокабинки, энергосберегающие электроприборы, но не экономии ради, а исключительно современности для. Иновационной обителью называют теперь наш монастырь. И машины у всех европейские: кто из братии на бумере, кто на мерине, кто, на худой конец, на пыжике. Японцев не жалуют, американцев же просто презирают и по политическим соображениям, и по техническим характеристикам. Но это все мелочи, частности: розетки, машинки, еврокабинки – детали покрупнее заключаются в том, что если не были вы в Крестовоздвиженском Неверско-Ферапонтовом мужском общежительном монастыре, называемом также Ферапонтовой пустынью, лет этак с десяток, то, подъезжая по единственной ведущей к нему дороге, его, пожалуй, не узнаете. На дальних подступах – отели и мотели для паломников, а на ближних, у самых монастырских стен – дома, что дворцы, коттеджи-терема, и живут в них, вы не поверите, сами отцы пустынники и жены непорочны из их прошлой мирской жизни: матери, сестры и даже, говорят, бывшие жены. Им, съехавшимся на «место злачне» со всех сторон нашей бескрайней Родины, терема эти и выстроены, и формально им принадлежат, но приходят туда иноки, как к себе домой, до и после служб, обедают, отдыхают, телевизор смотрят, по-родственному общаются, что, без сомнения, скрашивает тяготы монашеского служения. С этой же целью, кстати, в Ферапонтовой полагаются монашествующим ежегодные отпуска, чтобы развеяться, отвлечься, дальнюю родню проведать, а то и в солнечной Анталии отдохнуть.

Помнится, в Третьей части романа, только начав рассказывать о буднях нового русского монастыря, стыдливо прикрывая рот рукой, я употребил термин «насосики» – именно так, вполголоса, но не без пренебрежения называли там определенную категорию жертвователей: вчерашних красных директоров, коммунистов, в одночасье заделавшихся капиталистами; начавших тяготиться своим прибыльным, но беспокойным бизнесом бандитов; научающихся воровать чиновников новой формации, которые в разговоре не только работу Ленина «Лев Толстой как зеркало русской революции», но и самого Льва Толстого процитировать могли – все они почему-то считали, что величина жертвуемой ими известному монастырю суммы прямо пропорциональна количеству и качеству совершаемых ими мерзостей и преступлений. Право, не знаю, как их теперь там называют, но по факту это уже не насосики, а мощные отлаженные насосы по выкачиванию финансовых средств из родного отечества и перекачиванию в забугорье для будущих времен хранения, чтобы обеспечить безбедную, беззаботную жизнь – себе, женам, любовницам, детям, внукам и правнукам, причем не только земную, увы временную, но и неведомую вечную, для чего финансовые те потоки не обходят Ферапонтову пустынь стороной. ООО «Отпущение грехов», как язвительно назвал в недавней статье Юлий Кульман древнюю обитель, работает на полную мощность. Хлесткая эта фраза потом обсуждалась, но обиды не вызвала, скорей наоборот, более того – в Праздник торжества Православия, когда все благотворители и благоукрасители собираются в монастыре после торжественной литургии на поражающей изобилием трапезе, в приветственной речи председатель комитета Совета Федерации по нравственности и духовности Виктор Васильевич Дерновой процитировал данные слова Кульмана, что вызвало общий одобряющий смех и даже аплодисменты.