Суворов и Кутузов - Леонтий Раковский

Кутузов вошел вслед за драгоманом Порты в большую залу. Она была вся увешана дорогими малиновыми, шитыми золотом коврами. В центре ее у стены стоял великолепный, весь усыпанный драгоценными камнями трон. На нем сидел плотный человек с длинной черной бородой и живыми карими глазами. Он выделялся среди своих разряженных сановников не только простотой одежды, но и умным лицом.

Кутузов поклонился Селиму III и, встав на свое место, начал говорить.

Султан внимательно слушал его, кивая головой.

Когда русский посол окончил, Селим III что-то громко сказал великому визирю.

Драгоман перевел его краткое ответное слово.

Кутузов выслушал, поклонился и вышел из залы.

Так делал князь Репнин, так повторили и в этот раз.

Аудиенция была окончена.

Кутузов остался доволен приемом: Селим III принял его с таким почетом, с каким не принимал ни одного иноземного посла.

Султан не позволил русскому послу ждать перед сералем великого визиря, он не посадил Кутузова на унизительную «скамью поварят».

Вот-то надуются сэр Энсли и его приспешники!

В этот же вечер Михаил Илларионович написал письмо домой, в котором так изобразил свой визит к султану:

Прием, оказанный Селимом III русскому послу, произвел большое волнение среди европейских дипломатов Стамбула.

Но вскоре после него произошло событие, совершенно неслыханное в летописях константинопольских посольств: к Кутузову прибыл от султанши-матери Михр-и-Шах валиде кефая колфосы[145] с переводчиком.

Султанша велела справиться о здоровье полномочного посла и прислала ему подарки: три шали, и три платка, и отрезы турецкой и ост-индийской парчи, и непременную кофейную чашечку, украшенную дорогими камнями.

Кутузов подарил кефае серебряные часы, а переводчику отрез сукна и велел секретарю посольства угостить их.

– Вот Екатерина Ильинишна будет довольна, – сказал Павел Андреевич Резвой, рассматривая вместе с Кутузовым подарки.

– Да, особенно шалями и платками, – согласился Михаил Илларионович. – А кофейные чашки у них такой же обычный и обязательный подарок, как у нас табакерка.

– И все это стоит не менее десяти тысяч пиастров, – оценил Резвой.

Осмотрев подарки, Михаил Илларионович вышел в посольский сад погулять для моциона. Он ходил по тенистым аллеям и думал, как бы завязать добрые отношения с султанскими женами. Ведь не только мать, но и они имеют влияние на Селима III. И хорошо бы подружиться с их черномазым евнухом – с кызлар-агасы.

«Но как найти для этого предлог и как это сделать? В гарем к ним не попадешь никак. Может, одалисок можно встретить где-либо вне гарема?» Кутузов вызвал к себе Пизани.

– Николай Антонович, ходят ли куда-нибудь султанские жены за пределы гарема?

– Ходят: в баню.

Кутузов невольно улыбнулся и подумал: «Это не годится». Спросил:

– А еще куда?

– Гулять в дворцовый сад.

– Когда?

– Утром.

«Вот к ним в сад и нагрянуть, – подумал он. – Там увидишь всех: и султанских жен и их начальника – кызлар-агасы. С турками чем смелее, тем лучше!»

Михаил Илларионович знал, что проникнуть в этот сад, где гуляют султанские жены, нельзя. За вход в него карают смертью.

«Но нам – сойдет! Не станет же Селим ссориться из-за таких пустяков. Он умен. И он побоится России!»

Еще с вечера Михаил Илларионович приказал приготовить на константинопольском берегу лошадей, а Резвому отобрать штук тридцать золотых колец с бриллиантами, алмазами, яхонтами, браслетов и сережек для султанских жен и особенный дорогой подарок «начальнику девушек» – золотые часы, табакерку, унизанную бриллиантами, и кольцо с громадным сапфиром.

На следующее утро Кутузов взял секунд-майора Резвого, переводчика Пизани и без всякой свиты, только в сопровождении бин-баши поехал осматривать Константинополь.

«Вот если бы наш Федя знал, куда мы поехали! – подумал Михаил Илларионович. – Но Федю брать нельзя: тут нужна осторожность, а он, как увидит гарем, все на свете забудет!»

Они на каике перебрались через Золотой Рог. На стамбульской стороне их ждали верховые лошади.

Михаил Илларионович велел Пизани везти его к султанскому саду.

Кутузов с сопровождающими медленно ехал по кривым, узким и грязным улицам Константинополя. Стаи голубей то и дело вспархивали из-под ног лошадей. Голубей в Стамбуле водилось много: мусульмане любят и почитают их.

Михаил Илларионович издалека, по одним разноцветным папушам, распознавал прохожих: греки должны были носить только черные туфли, евреи – только синие, армяне – только красные. В желтых ходили одни турки.

Навстречу попадались турчанки, закутанные от глаз до самых пяток в безобразно широкие, словно мешки, фередже.[146] Они шли по-утиному, вперевалку. Встречались мулы, навьюченные огромными корзинами с овощами, буйволы, медленно тащившие арбу с мешками. Арба пронзительно, немилосердно скрипела.

Но в общем турецкая часть города была менее оживлена, чем кварталы Пера и Галата, где жили европейцы.

Турок предпочитает сидеть, поджав ноги, на балконе дома, в бане, кофейне или просто на площади с неизменной трубкой в зубах. Он не терпит суеты, не кричит, не поет, не смеется. У турецких лавок не Слышно галдежа и зазываний, как в Галате: турок торгует без запроса. Он горд, ленив и потому важен.