Государи Московские: Святая Русь. Том 2 - Дмитрий Михайлович Балашов

с левой руки, и тут же приходилось спасать голову.

– Сабли, вон!

Оскаливший зубы Керим на его глазах срубил Темир-Кутлуева богатура, сбил с коня второго, действуя тяжелым кистенем на ременной поверзе, и едва ушел от третьего, отрубившего ухо Керимову коню. Васька, темнея лицом, кинул жеребца вперед, пригибаясь, ушел от взвившегося над головою аркана, рубанул вкось, достигая вражеского сотника в алом халате под байданою с ослепительным зерцалом, и, кажется, достиг, во всяком случае, тот покачнулся в седле и, теряя стремя, вспятил коня.

– За мной!

Сабли сверкали молнийным блеском, от крика «Хурр-ра!» закладывало уши. Потеряв в короткой сшибке половину людей, они-таки вырвались наконец из охвативших их было клещей и поскакали вдоль стана, который, будь он укреплен, только и мог бы сдержать Темерь-Кутлуевых воинов, которые теперь массами переходили на ту сторону, довершая разгром и отрезая литвинам пути к бегству. «Где Тохтамыш? Где Бек-Ярык?» – думал Васька, уже догадывая, где они, и не ошибся. Тохтамышева тысяча уходила на рысях, не принимая боя, и Васька неволею поскакал следом, разыскивая своего темника. В груди билось холодное бешенство: стало, он терял воинов только затем, чтобы этот гад смог поскорее удрать! Нет, защищать Тохтамыша он более не намерен, хватит! Было бы за кого класть головы, но только не за труса, удирающего с каждого поля битвы! Они могли одолеть на Кондурче, они могли, черт возьми, устоять на Тереке, прояви Тохтамыш то же мужество, что и Тимур, не двинувшийся с места, даже когда остался почти один!

Сотня его – вернее, ее остатки – за два дня бегства рассыпалась, смешиваясь с прочими беглецами. Васька не собирал ее, не скликал людей. Он даже был рад, что около него осталась едва дюжина воинов. Этою ночью следовало освободиться и от них. Хватит! Он возвращается в Русь.

Керим и Пулад нашли его глубокою ночью, когда, оторвавшись от погони, Тохтамышевы кмети расположились на ночлег, невдали от Опошни, которую ханские воины тут же принялись грабить. Там вспыхивал огонь, доносило вопли и ржание лошадей, здесь было тихо. Ратники сидели перед ним на пятках, горестно оглядывая своего сотника.

– Сколько осталось людей?

– Одиннадцать! – ответил Керим. – Нас послали искать тебя…

– Я больше не сотник! – возразил Васька угрюмо.

– Что делать будем? – горестно вопросил Пулад.

– Не ведаю. Служить надобно сильному! – ответил Васька. – Ступайте теперь к Идигу!

Оба, как по команде, опустили головы.

– Ты пойдешь с нами? – осторожно вопросил Пулад.

– Нет! – резко отмолвил Васька. – Забудьте про меня! Я уже не сотник вам, все кончилось!

Наступило молчание. Керим поднял на него грустный взгляд:

– Я привел тебе поводного коня, сотник! Там, в тороках, бронь, еда и стрелы…

Они, все трое, встали. Пулад, махнувши рукой, стал взбираться в седло. Керим сделал шаг вперед. Они обнялись.

– Домой едешь, знаю! – шептал Керим, тиская Васькины плечи. – Домой, в Русь!

Они постояли так несколько мгновений, и Васька чуял, как его верный нукер молча вздрагивает. Керим плакал.

– А я – в Сарай! – возразил он, отрываясь от Васьки и глядя в сторону. – Гляди, ежели не заможешь там, у себя, моя юрта – твоя юрта!

Васька сжал его руки, замер, стискивая веки – не расплакаться бы и самому, покивал головою:

– Спасибо, Керим!

Кмети уехали, затих топот коней. Васька постоял, глядя им вслед, с мгновенного дрожью почуяв, что уходят близкие, сроднившиеся с ним люди, и что еще ожидает его на Руси – неведомо!

Вздохнул. Ложиться спать не имело смысла, ежели уезжать, то сейчас, до света. Он тихим свистом подозвал стреноженного коня, снял с него путы, взвалил ставшее тяжелым седло ему на спину, затянул подпругу. Привязал к седлу за долгое ужище поводного коня. Скривясь, горько подумал о том, что на Руси не будет кумыса, к которому привык за долгие годы жизни в Орде, вдел ногу в стремя, рывком поднялся в седло. Повел коней шагом, дабы не привлекать внимания, и, только уже миновав спящий стан, перешел на рысь.

Глава двадцать восьмая

Слава Богу, что августовские ночи теплые и можно было спать прямо на земле, завернувшись в халат и привязав к ноге арканом повод пасущегося коня.

В селения Васька не заезжал, справедливо полагая, что одинокому татарину никто здесь не будет рад. (А иначе как за татарина его по платью и принять не могли.) Останавливался в поле. Но и в поле свободно могли наехать и прирезать сонного. Спать приходилось вполглаза, по-волчьи, поминутно вздрагивая и вскакивая. За две недели, что добирался до Курска, исхудал, спал с лица, завшивел до того, что все тело зудело, и уже нетвердо держался в седле. Где-то уже под Курском наехал на разбойничью ватагу. Знал, чуял, к кому едет, но от телесной истомы не выдержал, устремил на огонь. Подъехав к костру, понял по косматым диким лицам, к кому его прибило судьбой, но отступать было поздно.

– Хлеб да соль! – сказал, тяжело слезая с седла.

К нему обернулись молча. Под расстрелом враждебных глаз он подошел к костру.

– Накормите хошь, други? – сказал.

Старшой, не отвечая, кивнул ему: садись, мол! Васька, решивши выдержать все до конца, придвинулся к котлу. Ел, обжигаясь, чуя, что никто не тянет ложкой к котлу, глядят на него.

– А ты, однако, жрать горазд! Мож ли што иное деять? – вопросил один из ватажников, и хмуро так вопросил, не издевки ради, а как бы прикидывая: сейчас, мол, тебя порешить али спустя время? Васька отстранился, облизал ложку, чуя отвычную тяжесть в желудке.

– Драться умею! – высказал. – И из лука стрелять!

– Покажь!

– Со светом, други! – возразил и тяжело встал, обрядить коней. (Хотелось одного: свалиться у костра и спать, спать, хошь до Судного дня.) Стреножил лошадей, привязывать скакуна к ноге ужищем не стал, махнувши рукою (убьют, дак и так убьют!), повалился у костра, натянув полу своего мелкостеганого халата на голову. Ватажники переглянулись, усмехаясь.

– Сейчас, што ль? – вопросил один, доставая нож.

– Не! – с неохотою возразил атаман. – Пущай выдрыхнется да расскажет, кто и откуда… Сонного губить, што мертвого!

– А уйдет?

– От нас не уйдет! – успокоил ватажника атаман. – Фомка Заяц нынче в стороже, от ево не уйдешь!

Скоро и все ватажники, докончив варево из ярицы с дичиной, полегли вокруг костра, кто подложивши овчинную свиту, кто на куче лапника, кто подгребши под себя горку теплого пепла.

Васька проснулся, словно толкнули. Небо слегка засинело, близил рассвет.

– Сам-то отколе бежишь? – вопросил атаман, тоже не спавший, лежал навзничь, глядя на звезды.

– Бегу из Орды! – честно отмолвил Васька.

– На Русь?

– Вестимо!

– Давно дома не был?

– Да, сказать не соврать, летов тридцать, и поболе того…

– Думашь, жонка ждет по сию пору?

– Парнем был, отроком… Родителя убили литвины. Братовья у меня на Руси… – неохотно отмолвил Васька, подумав о том, что ни ринуть к коню, ни снять путы с жеребца, ни взнуздать, ни даже всесть в седло уже не успеет.

– Я тоже… – начал было атаман и не докончил, замолк.

Васька ждал продолжения, да так и не дождался, атаман похрапывал. Он приподнялся было, узрел настойчивый зрак сторожевого, мысленно махнул рукою и, глубже запахнув халат на груди, тоже заснул. И ночью видел одно: его вели куда-то убивать, вели, вели и никак не могли найти годного места, чтобы зарезать. Спор шел прямо у него над ухом.

Васька проснулся и еще полежал мгновение, дивясь, что не связан и жив. Неуж отпустят? Он осторожно приподнялся, воровато оглядываясь. Костер почти потух, и дозорный раздувал уголья, подкладывая мелкие сухие веточки. Васька посидел, подумал. Осторожно поднялся, цапая глазом: далеко ли кони?

– Да ты посиди, похлебай ухи! – донесся ленивый, чуть насмешливый голос атамана. – Мы тебя ночью-то порешить хотели… Поснидай с нами! Неуж мы для тебя хуже татар?

Васька усмехнул насильно. Холод прошел по спине. Хотелось бежать отселе стремглав. Пересилил себя, уселся у костра, взял ложку.

За трапезой начал было сказывать о сражении – смолк. Здесь это мало кого интересовало.

– Оружия там, поди, братцы, навалено! – мечтательно протянул один из ватажников. – Собрать бы! –