Кремлевский визит Фюрера - Сергей Кремлев
Шрифт:
Интервал:
А там что-то, смотришь, и прояснится…
В пути Гудериан, которого фюрер взял с собой как «специалиста по Бресту», показал планы крепости и фото воздушной съемки. Выглядело все это сверху и в красках впечатляюще — крепость русские инженеры ставили когда-то с умом…
Бронеавтомобиль Гитлера въехал в Тереспольские ворота Цитадели и оказался во дворе крепостных казарм. Здесь, господствуя над всем Центральным островом, над постройками и валами, высилось массивное здание с высокими стрельчатыми окнами — старая гарнизонная церковь. Поляки превратили ее в костел, а теперь здесь был устроен полковой клуб… В клубе и должны были пройти первые переговоры… Кроме прочего, она стояла особняком и пространство вокруг нее было просто контролировать и охранять.
Над аэродромом в генерал-губернаторстве в тот день небо было как по заказу — высоким, студеным и синим. Невысокое уже, почти зимнее солнце светило ярко и празднично. Еще выйдя из самолета, фюрер прищурился от солнечных лучей и сказал Риббентропу и встречавшему их Шуленбургу:
— Хороший знак…
Такое же чистое небо было и над Брестом.
Гитлер с Риббентропом и Гудерианом вышли из автомобиля на плац, и фюрер увидел Сталина, стоящего в небольшой группе военных и штатских, из которых был сразу узнаваем лишь недавний гость Германии — Молотов. Подтянутый, франтоватый маршал с небольшими усами, чем-то напоминавшими усы самого фюрера, с шестью яркими круглыми орденами на кителе был, очевидно, Ворошилов. Рядом со Сталиным стоял и полный мужчина с гладкой прической и прямоугольником усов щеточкой.
Сталин, тоже увидев фюрера, что-то сказал Молотову с Ворошиловым и двинулся к гостям в сопровождении высокого генерала.
— Кто это, Риббентроп? — тихо спросил Гитлер.
— Фигура мне абсолютно незнакомая, мой фюрер! — пожал плечами рейхсминистр.
— А вы, Шуленбург, не знаете? — обратился фюрер к московскому послу, вышедшему из другой машины…
— Я также в полном неведении, мой фюрер!
Сталин неторопливо подошел, слегка развел руки, приветствуя Гитлера, потом, принимая руку фюрера и пожимая ее, глуховато сказал:
— Рад приветствовать вас, господин Гитлер на земле, которая была возвращена России в ходе нашей общей борьбы!
Гитлер — сам мастер монолога и емкой фразы, сразу же оценил сказанное… Тут были и изысканная в своей простоте и невычурности любезность, и напоминание о том, что Брест — давнее законное русское владение, и скрытая благодарность за вернувшую Брест России германскую решимость 39-го года в отношении Польши, и признание взаимной выгодности союза, и приглашение к его развитию…
Да-а-а… Это был не Чемберлен…
— Я также рад, господин Сталин, что эта общая борьба привела нас в эти старые и овеянные славой стены, где может начаться новая история…
Стрекотали камеры русских и германских кинооператоров, щелкали затворами фотоаппараты, а Сталин под этот неизбежный шум представил фюреру высокого генерала, который оказался переводчиком:
— Переводить нам будет генерал Игнатьев… Он прекрасно знает немецкий язык еще с тех пор, как вел беседы с кайзером Вильгельмом Вторым.
— О! — невольно вырвалось у Гитлера. — Даже так! И как вам удалось это, генерал? — не удержался от вопроса фюрер.
Игнатьев вначале перевел вопрос Сталину, а затем ответил:
— Я был в свое время военным агентом России в Скандинавии…
Сталин чуть заметно улыбнулся и пояснил:
— Товарищ Игнатьев в прошлом— граф, а сейчас, как видите— красный генерал… Живое связующее звено между старой и новой Россией… Между прочим, Алексей Алексеевич служил в царской армии вместе с будущим маршалом Маннергеймом…
Да, эти русские умеют удивить!
Фюрер вдруг понял, что он никогда в обстановке встречи на высшем уровне не чувствовал себя так свободно уже с первых ее минут! Раньше ему всегда приходилось играть, а тут — он чувствовал это острым чутьем публичного политика и вождя — нужды в игре не было.
Не было потому, что Сталин уже первыми минутами общения начисто исключал какую-либо игру. Теперь фюрер понял, почему Риббентроп был так восхищен атмосферой кремлевских приемов. В Европе дышали изысканными искусственными ароматами, а тут был чистый здоровый воздух, окружающий, черт побери, нравственно весьма здоровых людей…
Это было новым и непривычным для Гитлера. Но это — не раздражало. Фюрер уже начинал догадываться, что Сталину была присуща высшая простота стиля, заключающаяся в том, что стиля, как чего-то продуманного, не было. Была сильная, крупная, уверенная в себе и в своей стране личность, для которой никакая поза невозможна уже потому, что абсолютно не нужна.
И этот граф-переводчик… Родом из старой России, он тоже явно дышал той же простотой, что и его вождь…
Все это пронеслось в уме фюрера мгновенной, переплетающейся чередой мыслей, чувств, догадок и прозрений… Но надо было что-то говорить, и он вдруг неожиданно для себя сказал тоже просто:
— Вот оказывается как! Старая Россия и новая оказывается связаны крепче, чем я думал!
— У нас и с Германией давние связи, господин Гитлер, — улыбнулся Сталин… — Я хотел бы вам прочесть несколько строк, — и Сталин, сделав паузу, прочел:
Есть между нами похвала без лести,
И дружба есть в упор без фарисейства,
Поучимся ж серьезности и чести
На Западе у чуждого семейства…
Скажите мне, друзья, в какой Валгалле
Мы вместе с вами щелкали орехи,
Какой свободой мы располагали,
Какие вы поставили мне вехи…
После каждой строчки Сталин делал паузу для перевода, однако музыка стиха от этого не терялась. Игнатьев же переводил блестяще… Рифмы при переводе пропадали, а выразительность сохранялась, и воздействие ее было несомненно…
Гитлер стоял под чистым небом на чужом армейском плацу и поражался… Так с ним не знакомились никогда…
Он нередко сомневался — верна ли та или иная его политическая акция, но не сомневался в своей идейной правоте.
Когда он отдал приказ войти в демилитаризованную Рейнскую зону, он отчаянно трусил. Но вошел.
Он был мастером блефа потому, что никто — ни среди тех, кто ему противостоял, ни среди тех, кто стоял рядом с ним, не начинали с таких низов, как он… Вся эта парламентская и аристократическая публика всегда имела хлеб с маслом, даже если не ударяла палец о палец. Это были представители элиты. Они умели играть, но не умели вложить в игру ту страсть и жизненную силу, которая свойственна тем, кто не просто сделал себя сам, но сделал, поднимаясь с самых общественных низов…
Даже мелкий корсиканский дворянчик Наполеон знал лишь, что значит заснуть на голодное брюхо. Но что такое ночлежка, где засыпаешь на это голодное брюхо, ничем не отличаясь от бездомного пса?! Нет, с этим не был знаком даже Наполеон. Может быть, именно поэтому француз в решительный момент так и не решился использовать силу массы, толпы… Массы, преданной тебе и верящей тебе…
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!