Мельмот - Сара Перри

– Спасибо, – говорит Тея. Она и благодарна, и смущена.

– Я приду завтра вечером, – обещает Хелен. – Но если я тебе понадоблюсь, приду раньше. – Потом неуверенно добавляет: – Если окажется, что тебе нужна помощь, мы что-нибудь придумаем, я уверена.

Рука Теи лежит на покрывале. Она сняла с запястья фиксирующий мышцы бандаж, и кожа под ним очень нежная. Хелен дотрагивается до ее руки со словами: «Спокойной ночи. Я закрою дверь. Мы не пустим сюда Мельмот», и Тея со смехом притворяется испуганной.

Прежде чем уйти, Хелен убирает в свою сумку оставшуюся половину рукописи Йозефа Хоффмана, чувствуя, что должна проследовать за этим угрюмым и малоприятным мальчиком до конца, каким бы он ни был. Потом она с удовольствием, точно совершая что-то запретное, берет тетрадку, в которую Карел переписал своим до жути аккуратным почерком письмо некоего сэра Эллерби к жене Елизавете. Галок на подоконнике уже нет, за окном по-прежнему метет. Из комнаты спящей Теи слышно ровное неглубокое дыхание.

Хелен Франклин выключает свет и уходит. На Староместской площади тихо, и только мастер Ян Гус, ожидающий мученической смерти на костре, не может сомкнуть глаз. Хотя – нет, возможно, бодрствует не только мастер Гус. Приглядевшись повнимательнее, вы увидите фигуру в черном, укрывшуюся во дворе, из которого сейчас выходит Хелен. Она терпеливо стережет, терпеливо наблюдает, терпеливо выжидает подходящего момента.

Наутро Хелен будит не шум, а какое-то странное ощущение. Еще сквозь сон она чувствует плечами и бедрами жесткость голого матраса и видит под тонкой кожей закрытых век, в которые бьют солнечные лучи, дрожащую паутинку вен. Наплывают воспоминания, которые надо разложить по полочкам, пока новый день еще не начался: Тея в инвалидном кресле; блестящие волосы, разметавшиеся по резиновой ручке; единственный огонек в темноте, горящий над ее дверью; заметенный свежим снегом порог. Хелен чувствует беспокойство, вызванное не привычным утренним осознанием «похоже, я еще жива», а чем-то другим, что случилось совсем недавно. По коже бегут мурашки, и она замирает в напряжении, мгновенно очнувшись ото сна, как будто ее окунули в ледяную воду. Налитые тревожной тяжестью веки отказываются подниматься, но Хелен явственно чувствует, что она не одна в комнате. Она пришла, думается сонно, она пришла за мной. Хелен резко стряхивает с себя остатки сна, и тревога сразу утихает – ну уж нет, она не даст кошмарам преследовать ее и по утрам! Посмеиваясь над собой, она открывает глаза – и понимает, что действительно не одна.

На маленьком стуле за столом сидит женщина в черном. Резкие лучи восходящего солнца окружают ее силуэт расплывчатым ореолом, как будто она сама излучает свет. Ее очертания неясны, но все же можно без труда разглядеть и длинные складки черного шелкового подола, и движения белой руки. Сердце Хелен подпрыгивает и падает – она чувствует, как оно сжимается, как в панике с легким щелчком смыкаются его клапаны, как бешено устремляется по сосудам кровь. Женщина произносит:

– Неудивительно, что ты выглядишь так паршиво. Ты ведь не знала про Мельмотку, да? Услышала о ней совсем недавно, и теперь тебе мерещится, что она уже близко. Ха! Безмозглая англичанка. Думаешь, она бы пришла за тобой?

То, что выглядело как тонкий шелк, оказывается халатом Альбины Гораковой. Он действительно черного цвета, но сшит из какой-то дешевой ткани (Хелен садится на постели) и отчетливо пахнет жареным мясом.

– Только посмотри, – говорит Альбина. В вытянутой руке она держит листы бумаги и, хмуря брови, вглядывается в полуслепую копию. – «От сэра Давида Эллерби его супруге», – читает она с тем особым презрением, которого заслуживает в ее глазах английский язык. Говорить на нем, по ее мнению, стоит только в пределах жалкого британского островка. – «Хочу рассказать тебе правдивую историю, приключившуюся с твоим мужем». Ха-ха! Врет как дышит!

– Да как вы смеете? – вспыхивает Хелен. От возмущения у нее проясняется в голове, и она благодарна Альбине за это.

Альбина величественно пожимает плечами, и на груди ее поблескивает брошка.

– Не обращай внимания. Старческое любопытство. Я хотела с тобой поговорить.

– Как вы смеете лезть в мою сумку? – Хелен не так-то легко обезоружить. – Письмо не ваше, и вы не имеете права его читать.

– Ты тоже. Ты ведь, кажется, ему не жена? Ты, слава богу, никому не жена! Ха!

Судя по всему, эта мысль кажется ей невероятно забавной, и она начинает смеяться. Это ребяческое радостное хихиканье могло бы быть заразительным, если бы при этом изо рта у нее сквозь щели от выпавших зубов не брызгали капельки слюны.

– Что вам известно о Мельмот… о Мельмотке?

Хелен ловит себя на том, что чувствует некоторую ревность, как будто легенда о Мельмот – не всеобщее достояние, а нечто принадлежащее лично ей. Как посмела эта мерзкая старая карга – беспардонная, уродливая, неуклюжая, пропахшая едой и затхлыми благовониями – упомянуть о ней?

Альбина цокает языком, складывает руки на животе и смотрит на Хелен с жалостью.

– Тебе что, в детстве не рассказывали, а? И дело было бы с концом. Может, изменилось бы что-нибудь. Но теперь уже поздно. Ха! В твоем-то возрасте! – Она разглаживает листок на коленях. – Может, тебе лучше не читать. Может, это и не для таких, как ты.

– Положите на место. – Хелен очень спокойна. Да лучше бы в комнате обнаружился дьявол, постукивающий раздвоенными копытцами, думает она. – Положите письмо и выйдите отсюда. Мне нужно одеться.

– Ну и ладно.

Альбина Горакова снова пожимает плечами, и Хелен даже завидует ее величественной бесцеремонности и непробиваемой самоуверенности. Квартирная хозяйка встает, с презрительным фырканьем бросает письмо на стол и медленно, что-то бурча себе под нос, ковыляет мимо Хелен к двери. Останавливается. Прислоняется к дверному косяку и, кокетливо приглаживая волосы, с какой-то прямо-таки поразительной застенчивостью сообщает:

– У меня послезавтра день рождения. Девяносто один. Девяносто один год! На двадцать лет больше, чем сулил Господь, а! – Вдруг ее застенчивость сменяется злобой. – Ты-то столько не протянешь, слабенькая и безобразная замухрышка Хелен, а я смогла, да-да! Собираюсь устроить ужин.

Очень надеюсь, что не протяну, думает Хелен.

– Ужин? – переспрашивает она.

– Ужин, идиотка! Вино там, салфетки. Что, по-твоему, мне не надо праздновать?

– Где? – Хелен чувствует, что ее увлекает каким-то непредвиденным течением.

И снова Альбина быстро поглаживает крашеные в черный волосы, сквозь которые просвечивает розовый череп, и застенчиво называет кафе на набережной, выходящее окнами на Национальный театр.

– Я заказала столик. Позвонила! Думаешь, я не знаю, как пользоваться телефоном?

– Вы приглашаете меня? – Хелен потрясена.

– Тебя, калеку и этого, третьего. Приходите. Почему бы и нет?