Глоток страха - Анна и Петр Владимирские

Лученко, поглаживая Эльзу по руке, завела с ней разговор о клиентах, о работе, о собственных сотрудниках, о фасонах сумок.

—Вы знаете, Верочка, стоит мне увидеть женщину, и я сразу понимаю, какой фасон сумки ей подойдет.

Вера это понимает. Похоже на ее подход к шитью, когда она смотрит на ткань и сразу же видит себя в готовой вещи…

— Вот смотрите, — тараторила почти успокоившаяся дизайнерша, — я предлагаю женщине несколько моделей, среди которых и та единственная, какую я с первого взгляда ей мысленно предназначаю. Просто, если я предложу только одну, правильную, она мне не поверит. Решит, что я недостаточно внимательна к ней. Вы, как психиатр, понимаете меня, Верочка, правда? Ах, у большинства людей отсутствует культура выбора и ношения сумок. Поэтому необходимо провести хотя бы некоторое время среди них, померить, почувствовать, что это такое…,

Лученко вполуха слушала, а сама думала: кто мог похитить сумку? И главное, зачем? Ведь сумка — вещь, которую нужно носить! Какой смысл в краже, если потом ее нельзя продемонстрировать? Хотя кто знает. Здесь было полно народу, полсотни человек, наверное, не считая девушек-моделей и Эльзиных сотрудников: администратора, менеджера, двух швей и арт-директора…

Вера вглядывалась в лица, сканируя чувства, вникая в эмоции, погружаясь в привычные переплетения человеческих реакций. Из-за театральности Эльзиных слов и жестов трагедия больше смахивает на фарс. А может, это тот самый, модный сейчас пиар-ход? И не было никакой кражи, а есть лишь нарочно созданный повод для раздувания имиджа? Что сильнее преступления может возбудить интерес клиентов?

Лученко внимательно вгляделась в удлиненное бледное лицо своей бывшей пациентки. Тогда, после возвращения из Италии, депрессия сделала из энергичной веселой Эльзы почти бестелесную тень, печальным взглядом и вечным укором в глазах похожую на спаниеля. Тогда потребовалось около месяца работы… А теперь она опять выглядит несчастной брошенной собачкой: длинные белые волосы висят, как ушки у длинноухих пород, грустные карие глаза покраснели — словно весь мир обижает несчастное существо.

Продолжая быстро прочитывать психологические портреты окружающих, Вера Алексеевна посмотрела на столпившихся вокруг девушек, на озабоченного арт-директора Рудольфа Миркина, на Абдулову. Совсем другой женский тип. Вероника напоминает какой-то плодово-ягодный сбор: персиковая нежность кожи, роскошный цвет здоровья и достатка. Носик немножко длинноват, но это ее не портит, он смотрится изящной уточкой, тонким перышком, каким писали во времена деревянных ручек. От нервного напряжения он слегка подрагивает. По бокам от носика высокие, несколько слишком выпуклые нежно-розовые щечки. Небольшие выразительные глаза в пушистых ресницах — будто вишенки проглядывают сквозь листву. Такое лицо очень хорошо смотрелось бы на фарфоре…

Вера не успела додумать свою мысль до конца. В зале появились трое мужчин. Один вышагивал впереди, огромный, смуглый до черноты и насупленный. За ним маячили двое, по виду охранники. Абдулова сразу кинулась к черному, зашептала что-то. «Муж, — поняла Вера. — Тот самый "бумажный король"».

—Я погибла, — обреченно и даже почти спокойно сказала Эльза.

— Ничего, не бойтесь, — машинально ответила Лученко.

Дизайнерша сжала ладони.

— У нее не просто муж, а настоящий крестный отец. Мафиози! Ему стоит только глазом моргнуть, и меня не будет! Причем и искать никто не станет. Вся прокуратура и ментура города подтвердят: не было. Абсолютно всевластен. Его все боятся… А вы говорите: не бойтесь! Да я с ума сойду! Он просто раздавит меня.

—Значит, он такой свирепый?

— О чем вы говорите?! Любой тигр по сравнению с Абдуловым просто невинный ягненок. Знаете, какое у него прозвище? Черный Абдулла. Это чудовище — бывший боксер. Его однажды в какой-то газете назвали «королем туалетной бумаги», он пришел в редакцию и все там растрощил голыми кулаками! Их главный редактор в этот момент лежал в больнице с аппендицитом. Так чудовище заявило, что это его счастье, а то лежал бы с черепно-мозговой травмой! Вот так вот!

—Да уж, милашка, — сказала Вера, рассматривая Черного Абдуллу как диковинку.

Если бы знаменитый Ломброзо увидел бизнесмена Абдулова, то, бесспорно, приказал бы его расстрелять без всякого суда и следствия. По крайней мере приговорил бы к пожизненному заключению. Внешность у бумажного короля была самая что ни есть разбойничья. Бритый череп, мощные надбровные дуги, сидящие глубоко под ними маленькие глазки, небритая выпирающая черная челюсть. Расплющенный нос делал лицо каким-то смазанным и оттого особенно угрожающим. И еще кулачищи, каждый величиной с дыню. «Н-да, — подумала Вера, — такого вечером в темном переулке увидишь и будешь заикаться всю оставшуюся жизнь».

В это время Вероника, закончив шептать мужу на ухо, оглянулась на публику в зале, будто призывая людей в свидетели. Какой-то молодой человек решил, что она смотрит на него, и улыбнулся. Абдулов заметил эту улыбку, шагнул вперед и влепил парню рукой по физиономии. Не кулаком, а раскрытой ладонью. Причем один из охранников бизнесмена успел вцепиться в бицепс хозяина, ослабив удар. Но парень все равно рухнул на колени сидящих позади него как подкошенный. Несколько женщин дружно ахнули. Из носа молодого человека показался ручеек крови, он сидел на полу и тупо смотрел перед собой, ничего не соображая. Охранник Черного Абдуллы поднял его, усадил и сунул в нагрудный карман стодолларовую купюру.

В тишине прошелестело сдавленное: «Безобразие… Какой стыд… В общественном месте… Безнаказанность… Возмутительно!» Застучали откидные кресла, несколько человек поспешили выйти из зала. Первым гордо вышагивал Батюк, повторяя: «Возмутительно!» — впрочем, не очень громко. Среди них был и Мамсуров, он сделал озабоченный вид, разговаривая по мобильнику. Фестивальные охранники отвернулись, будто ничего не заметили.

Абдулов подошел к женщинам, выбрал взглядом Веру, нацелился в нее пристальной чернотой зрачков, как из танкового ствола, перевел прицел на Эльзу (у той задрожал подбородок) и буркнул:

— Если сумка сегодня же не найдется, вам и вашему бизнесу финиш. — Он сделал движение правым плечом, поднеся его к своему подбородку. «Рефлекторный жест», — мимолетно пронеслось в Вериной голове.

— Какое вы имеете право… так разговаривать?! — послышался голос Эдуарда Ветрова.

Он подошел к Абдулову, таща за собой маленькую Кармен, вцепившуюся в его безрукавку в тщетной попытке остановить.

— Вы… вы… — заикался покрасневший Ветров. — Немедленно прекратите!..

Черный Абдулла повернулся к нему, снова непроизвольно дернул правым плечом. Вновь пронеслось сдавленное «Ах!», кто-то закрыл глаза, кто-то отвернулся, девушки из Эльзиной свиты застыли с полуоткрытыми ртами, а Рудольф Миркин побледнел. Шведский гигант Олаф замер, шевеля губами, но не делая ни малейшей попытки вступиться. Было очевидно, что ни коренастая фигура, ни матросское прошлое Ветрова не спасут. Уже ясно представлялось, как гениальный Эдик лежит со сломанной челюстью, уже безнадежно поднял взгляд к потолку один из сопровождающих Абдулова молодчиков, а второй пожал плечами: кто станет останавливать стихию, цунами, лавину, землетрясение? Себе дороже.