Изобилие - Роман Сенчин

– М-да, приятного мало. – Чепурнин хмыкнул кисло и пожал плечами: – Что ж делать… Я тоже засел бы сейчас на любимой тихой «Смоленской», кофейку б заварил, почитал…

Почти до трех просидели в автобусе в глубине Девятинского переулка, ожидая приказа выгружаться. Молодые ребята дремали, заметно скучали.

Толокнов и его сверстники разговаривали:

– Техникой, конечно, надо помочь. Новейшими зенитками нашими, спутниками.

– Да послать эскадрилью «сушек», чтобы контролировали воздушное пространство…

– Хе-хе, легко сказать!

– Милошевич тоже хорош гусь.

– Почему это?

– Ну, он же на нас все последние годы плевал. Все думал, что сам с усам. А теперь попрыгает…

– Но мы будем защищать не Милошевича, а людей. Сербов!

– Это-то понятно…

От посольства доходила однообразная информация: перед ним толпа человек в пятьсот. Кидают яйца, бутылки, банки с лечо, пузырьки с чернилами. Несколько удароустойчивых стекол разбито. Освистывают пришедших за визами. Но пока ничего серьезного, ситуация под контролем.

– Устроят теперь америкосам спокойную жизнь, – злорадствовал Чепурнин. – Нервишки блокадой пощиплют.

Всегда все знающий лейтенант Глушко ответил уверенно:

– Они ночью еще выехали куда-то за город, на свои дачи. Там отсиживаются.

– Пусть вообще домой мотают! Высылают же послов во время войны… – встрял в разговор старших юный прыщеватый сержантик; на него посмотрели как на тявкнувшего несмышленого щенка.

В три часа поступил приказ выдвинуться к посольству и оцепить левое крыло здания.

– Наконец-то, – облегченно, устав от бездействия, выдохнул Толокнов.

Людей перед посольством оказалось уже далеко не пятьсот человек, а все тысячи полторы. В основном молодежь и пенсионеры. Толпа беспрерывно гудела, часто взрывалась дружным скандированием: «Ю-го-слави-я!», «Янки, гоу хоум!» Люди помахивали красными, трехцветными российскими и югославскими, андреевскими, синими элдэпээровскими флагами, трясли плакатишками, наскоро изготовленными из настенных календарей.

Рота Толокнова растянулась цепью по обочине Девятинского переулка у соединения его с Новинским бульваром, спиной к посольству и лицом к напирающей, льющейся из подземного перехода подмоге пикетчикам. Их приказано было не пропускать: толпа и так уже слишком велика, а страсти накаляются.

Пацаны – курсанты милицейской школы – несли железные ограждения, устанавливали вдоль тротуара.

– Закрыт проход, закрыт! Всё! Назад давай! – закричал Толокнов, оттесняя людей. – Наза-ад!

Моментом пропали вчерашние и утренние мысли, теперь в голове только служба, исполнение приказа, решение поставленной задачи: не допустить новой волны пикетчиков к посольству, пресекать проявления вандализма и экстремизма.

На секунду Толокнова привели в замешательство появившиеся в толпе белые халаты и шапочки каких-то студентов-медиков – среди них могла оказаться, не дай бог, и его дочь Марина; но это только на секунду.

И Николай Сергеевич угрожающе рычал особенно бойким, явно подпившим ребятам, которые хотели прорвать оцепление:

– Не лезь! Кому тут непонятно?! Назад, говорю!..

Слева от него работал прапорщик Чепурнин.

Вот потащили вниз по Девятинскому первых задержанных, тех, кто после запрета кидал в здание предметы; уже двигали пикетчиков на проезжую часть Новинского бульвара, расширяя пространство между толпой и посольством.

Николай Сергеевич чувствует привычную враждебность к толпе и ее ответную враждебность. Он готов к столкновению с ней, к борьбе. И когда рядом с ним какой-то парнишка поджог самодельный, намалеванный на простыне американский флаг и стал им размахивать, Толокнов подскочил к нарушителю, повалил на асфальт. Отшвырнул горящую тряпку, заломил ему руку. Поднял и повел к дежурящему неподалеку «ГАЗу» с вместительной будкой.

1999 г.

Как все жуткое и необъяснимое, это началось резко, сразу, внезапно, словно чьи-то крепкие руки схватили меня, куда-то поволокли, и понятно, что уже не отпустят, не бросят, что сопротивляться бесполезно.

У меня были две обязанности по дому: выносить мусор и покупать хлеб. Ведро в тумбочке под кухонной раковиной должно быть пустым и чистым, а в хлебнице должны лежать свежий батон и буханка дарницкого.

В тот день я, как всегда после уроков, зашел в наш гастроном и купил хлеб. Купил и обычный целлофановый пакет. Помню, что еще поругал себя, что не взял утром пакет из дома.

Дома я выложил покупки из пакета, а его повесил на крючок, где обычно висели пакеты, старенькая авоська, а рядом с ними полотенца для рук и посуды. И, вешая пакет, я мельком посмотрел на картинку на нем. На первый взгляд картинка обычная, с обеих сторон одинаковая. Изображена была женщина, не очень молодая, но симпатичная женщина с крашенными в нежный желтый цвет волосами. На женщине легкое фиолетовое платье, открывающее руки, ноги, грудь; оно больше похоже на кусок ткани, чем на настоящее платье. Женщина сидит на деревянной пятнистой лошадке, в руках два бокала с золотистым вином; она смеется. Белые крупные зубы, не по годам пухлое, гладкое личико. Ярко-черные глаза игриво прищурены. Симпатичная, обаятельная, но, в общем, обыкновенная натурщица для такого рода снимков – для плакатов, рекламок, журнальчиков, какие продаются у нас у входа в метро. А рядом – мужчина в белой рубашке с бабочкой, этакий ловелас итальянского типа. Волосы до плеч, недельная щетина, сдержанная улыбка. Он что-то такое сказал женщине, она засмеялась.

Я аккуратный и ответственный человек. Я не заигрываюсь, как большинство моих сверстников, допоздна, не курю, не прогуливаю уроки; у меня есть подруга, Алена, умная и милая девочка. Мы проводим время у нее или у меня дома, иногда ходим в кино или на спектакли либо просто гуляем. Учусь я ровно, без особых провалов, но и без взлетов, по гуманитарным предметам у меня в основном пятерки, а по математическим, по физике, химии – твердые четверки.

Был вечер. Я сидел за столом, готовил домашние задания. Мягкий свет настольной лампы настраивал на спокойствие и размеренность; день позади был хороший, спокойный. После школы мы с Аленой часа два гуляли по парку, разговаривали о недавно прочитанных книгах, она собирала красивые листочки с облетающих деревьев, я помогал ей. Потом проводил ее, вернулся домой. Поиграл на компьютере в «Цивилизацию». Поужинал с родителями, потом они стали смотреть телевизор, а я сел за уроки.

Начал со сложного – с физики. На дом задали семнадцатый параграф: «Инерция».

– «Повседневный наш опыт показывает, что скорость тела может измениться при действии на него другого тела. Например, лежащий на земле мяч начнет двигаться только тогда, когда на него налетит другой мяч или по нему ударят ногой», – стал читать я шепотом, как с детства приучил меня папа, чтобы лучше запомнилось.