Правда сталинских репрессий - Вадим Кожинов

Поэтому переосмысление каких-либо явлений и событий истории, в результате которого то, что толковалось как победа, предстает как поражение, не является чем-то абсурдным, хотя, конечно, такое переосмысление должно быть подлинно основательным и тщательно аргументированным (ныне же многие пересмотры явно легковесны и бездоказательны).

Но есть и другая сторона проблемы «пересмотра». В течение долгого времени все исторические победы и достижения преподносились как плоды разумения и деяния «вождей» — Ленина и Сталина. Хотя к XX веку было выработано — в том числе, кстати сказать, и в марксистских сочинениях — достаточно объективное понимание роли личности в истории, внедряемая в массы идеология с ним, в сущности, не считалась, заставляя подчиняться себе и профессиональных историков. И ход событий с 1917 по 1953 год оказывался в основном попросту выражением деятельности вождей…

Но вот в чем странный и даже нелепый парадокс; авторы, которые со второй половины 1980-х годов начали взапуски проклинать Сталина, а затем Ленина, всецело сохранили в себе внушенное господствовавшей до 1956 года идеологией убеждение, что все происходившее после 1917 года в стране — результат мысли и воли вождей! Правда, теперь они толковали эти результаты как тяжкие беды и поражения, но самая основа, фундамент их понимания истории остался прежним! Перед нами, по сути дела, пресловутый "культ личности" — пусть и «наизнанку» (ниже будут приведены конкретные образчики этого сегодняшнего культа — например, в сочинениях о 1937 годе и о Великой Отечественной войне).

Разумеется, объективный ход истории так или иначе выражался, проявлялся и в действиях вождей, но совершенно несостоятельно представление, согласно которому историческое бытие громадной страны, так или иначе связанное с бытием мира в целом, являлось выражением мысли и воли вождей. Между тем именно такое представление в той или иной мере присутствует во множестве нынешних сочинений.

И надо прямо сказать, что их авторы находятся в зависимости — конечно, бессознательной — от той идеологии, которая была внедрена в массовое сознание много лет назад, — идеологии, внушавшей, что все совершавшееся в стране — плод личных, собственных, в конце концов своевольных «решений» Ленина и Сталина.

И для начала обратимся к ряду конкретных «решений» Сталина, дабы убедиться, что они были продиктованы ходом самой истории, а не его личными "замыслами".

* * *

Вот хотя бы первое по времени (конец 1924–1925 гг.) кардинальное сталинское решение о строительстве социализма "в одной стране", которое ранее восхвалялось, а теперь чаще всего проклинается как установка на «национал-большевизм» (о котором мы еще будем говорить). Между тем давно доказано, что Н.И. Бухарин выдвинул эту проблему ранее Сталина и, главное, обосновал её реализацию в двух обстоятельных статьях (которые тогда имели значительно большее влияние, чем сталинские статьи): "Путь к социализму и рабоче-крестьянский союз" (1925) и "О характере нашей революции и о возможности победоносного социалистического строительства в СССР" (1926).

Но суть дела даже не в этом. Совершившийся в 1925–1926 году отказ от незыблемой ранее установки на мировую (или хотя бы западноевропейскую) революцию, без которой, мол, ни о каком социализме в России не может быть и речи, являлся не волевым, а вынужденным актом. Это убедительно показано, между прочим, в книге, принадлежащей современному историку самого молодого поколения, С.В. Цакунову, — "В лабиринте доктрины. Из опыта разработки экономического курса страны в 1920-е годы" (М., 1994). То, что перед нами именно молодой историк, весьма важно: С.В. Цакунов не испытал давления различных идеологических тенденций, характерных для предшествующих десятилетий, и смог подойти к изучению предмета более или менее беспристрастно.

Он доказывает, что в основных политических решениях 1920-х годов выражался "тот путь, по которомустихийно(курсив здесь и далее мой. — В.К.) развивалась практика руководства экономической жизнью… Как потом показал опыт, это былединственно возможныйвариант практического руководства экономической жизнью… В дальнейшем Сталин и его окружение… использовали этот метод, не называя его непосредственно. Суть его состояла в том, что делались лишь те уступки, без которых дальше режим удержаться у власти уже бы не смог…" (с. 107–108).

В своих «решениях» и Ленин, и Бухарин (который с конца 1925-го до середины 1928 года играл в определении партийной линии безусловно первую роль), и, далее, Сталин так или иначе реагировали на изменения в экономическом и политическом бытии страны. При этом, подчеркивает С.В. Цакунов, "Сталин осознал для себя не только стратегическое значение идеи "социализма в одной стране", как это он делал вслед за Бухариным, но и её конкретно-практическую функцию, позволявшую смелее смотреть в лицо новым опасностям…" (с. 147), и потому "к процессу формирования «гарантий», совершавшемуся под прикрытием идеи "социализма в одной стране", Сталин подходил шире, чем Бухарин, и гораздо прагматичнее" (с. 146).

Этот вывод молодого историка резко расходится с настойчиво пропагандируемым в последние годы представлением, согласно которому как раз Бухарин — широко мыслящий «прагматик» (Ленин, знавший его лучше, чем нынешние его апологеты, квалифицировал его, наоборот, как "схоластика") в отличие от «догматика» Сталина. Но решение о немедленной коллективизации, которое в 1928 году выдвинул — уже самостоятельно (и в противовес Бухарину) — Сталин, было продиктовано не политической догмой, а реальным положением в экономике страны.

Вопрос о необходимости коллективизации вообще-то был решен (теоретически — как перспективный план) при Ленине, однако даже еще в ноябре 1927 года Сталин говорил о коллективизации: "К этому дело идет, но к этому дело еще не пришло и нескоро придет". Тем не менее всего лишь через полгода, в мае 1928-го, он выступил с докладом "На хлебном фронте", из которого со всей ясностью следовало, что коллективизация — неотложная, насущнейшая задача. И уже в 1929 году началось её глобальное практическое осуществление.

Ныне все знают, что коллективизация привела к тягчайшим и просто чудовищным последствиям. Позволю себе в связи с этим чисто личное отступление. Многое из того, что произошло в 1929–1933 годах, мне стало известно (прежде всего из бесед с М.М. Бахтиным) еще в начале 1960-х годов, и должен признаться: я пришел тогда к полнейшему «отрицанию» послереволюционного пути страны. В 1966 году, когда коллективизация, несмотря на признание её так называемых перегибов (о чем официально говорилось еще и во время её проведения), являлась в общем сознании в качестве великого позитивного свершения, мой ближайший друг поэт Анатолий Передреев (1934–1987), уроженец саратовской деревни Новый Сокур, сказал в стихотворении "Воспоминание о селе":

Забыв о том, как сеяли и жали,

Давным-давно мои отец и мать

Из деревеньки этой убежали,

Едва-едва успели убежать…

А по всему голодному Поволжью

Смерть от села ходила до села…

Эти строки, понятно, заменялись при публикациях стихотворения точками и были восстановлены лишь в пору "гласности".