Тонкая Граня - Галина Щекина

Дома дел было по горло. Чтобы сеять фасоль и кукурузу, семена надо собрать в мешок, лук приготовить, картошку перебрать. Огород рядом с домом уже вскопала Таисья, гряды распушила с луком. На дальний огород надо было ехать с двухколесной тачкою, на целый день. Но вот, после обеда уложив Сашу, Граня решила дойти до Ковальских. Взяла с дому маленький горшочек топленого масла, очень ценимого местными жителями. В городе, где училась Граня, такого было не достать Таисья головой покачала:

– На шо им масло? Воны не диты! Ось настойка.

Граня передернула плечами, но согласилась.

– А Сашка? Вон уже готова гулять в своей барской коляске!

– Баба погуляе.

И в этот самый момент загремела калитка и вошла чужая, ярко накрашенная женщина. Она быстро шагала навстречу, картинно поправляя белые волосы. Несмотря на обманчивое майское тепло, ветер поддувал резкий, а она в одном платье с горжеткой на плече, в шикарном, вызывающе нарядном клетчатом платье с огромной пышной юбкой и в шляпе-таблетке. О, эта коварная бархатная таблетка, как она смущала строгую, пламенную комсомолку Граню.

– День добрый, теть Тая. А это Гранина дочка? Вот какая птичка черноглазая. А это Граня!

Остолбенение. Граня смотрела во все глаза.

– Златка?

– Наконец-то признала!

Они обнялись, но натужно. Пошли в дом, пытаясь преодолеть неловкость. Особенно Граня, в вечных сатиновых шароварах и материной кофте. Но и в юбке плиссе с кофтой-московкой в шашечку она смущалась, правда, лишь первые минуты, потом забыла о тряпках. Загремела тарелками, плеснула в чашки вино, не успев спросить у матери рюмки. Да и были ли они? Навряд ли!

– Ну, за встречу!

– За неожиданную встречу. Ты пришла так внезапно…

– А как же? Ведь кто тебя знает. Я поняла, что ты приехала, когда теть Тая притащилась с той корзиной. А хорошо сделал?

– Отлично сделал! Не ожидала.

– Да он золотой, мой Лешек. Покоцанный, правда. Но я его люблю. Ты ведь тоже немножко… А?

– Да, он мне нравился, – прошептала, краснея, Граня. – Он меня даже раз целовал… Тогда, после ранения.

Граня сдвинула брови, закусила губу.

– И что, не жалеешь о нем?

– Жалею, есть такое дело. Но судьбу свою я уже встретила. Замужем теперь. А ты? Откуда платье? И в городах таких не увидишь. Это тетя Гута сшила?

– Брось, Гранька. Это стиль такой – «нью лук». Женщина не солдат, а символ роскоши. Да то ж обычна шотландка, только на нижних юбках колоколом стоит. Мать моя из простой тряпки сделает тебе Диора.

– Кого-кого?

– Это, милая, модельер такой. Ну, вроде портного. Сочиняет фасоны.

– Ты, Злата, еще лучше стала! И лишения тебя не сломили.

Злата выпрямилась, глаза ее сощурились, по-волчьи сверкнули.

– Это мягко сказано – лишения! Это, детка, гнилой базар для пай-девочек типа тебя.

Граня застыла, ожидая ужасного.

– В тех местах, где сидела, меня суродовали, как бог черепаху. Поняла?

Граня кивнула. Ее морозило от этой беседы. Если б можно было пропустить первую часть. А то ведь узнаешь такое, что и человека не захочешь видеть.

После третьей рюмки Златка заговорила более жестко, не стесняясь. «Быстро ее развозит, – мелькнуло у Грани, – потом не остановишь…»

– А ты уже и забздела, – проницательно усмехнулась гостья. – Да не надо. Про меня могут всякого наплести, чего и не было. Лучше сама скажу. Не воровка, никого не замочила. Просто на двойки училась – помнишь? А ты меня покрывала. Потому ФЗУ, потом на ящик отправили. А там – та же тюряга. Все загибались от туберкулеза, повезли нас куда-то под Донецк на лечение, я и правда кашляла, как старый шахтер. Выпросилась домой слетать до матери. Мне и справку выписали для билета. Поезд обратный проспала. Ну, думаю – упаду на колени, простят. А меня взяли теплую, из маминой постельки – да по законам военного времени под суд и сразу впаяли десять лет, как дезертиру. Думала – сдохну. Думала – кипиш подниму. Мамка кинулась к адвокату. Но никто не стал копаться. Приходил следак, намекал, что вытащит, лыбился по ходу, как параша…

– Тихо ты, Злата, я ничего не понимаю, говори нормально. Ну что ты раскричалась? Понимаю, что обидно. Но что теперь уж кричать? Поздно.

– Ой, прости, – вдруг пьяно согласилась Злата. – Что я, правда… Форшманули меня по-крупному. Да дело даже не в этом. Следак этот, мать его…

– Давай лучше выпьем, Злата. Ты осталась жива. Я жива. Ну?

– Давай. Мы по ходу всю твою настойку оприходовали… Ну, будем.

Выпили подруги детства бывшие, да помолчали.

– Ну, а ты? Стала летчицей? – улыбнулась вдруг Злата. – Ты такая была настырная, все хотела летать, летать.

– Какое! – отмахнулась захмелевшая Граня. – Мы с батькой ездили в то училище летное. Оно эвакуировалось в тмутаракань. И зря поехали. Бортанули нас.

– Почему? – опять закричала страшно Злата.

– Потому что в оккупации была, – пожала плечами Граня.

– Вот бля… П-прости… Из-за этого?

– Да… Так что закончила я сельхозинститут, агрофак. Влюбилась, поругалась, думала – конец. Но судьба мне дала скидку, помирились с женихом. Вышла замуж, как положено, и скоро, наверно, поеду в деревню работать. Вот лялька моя чуть подрастет… А может, и раньше. Я ведь к матери почему? Правительство дало наказ – спасать село. Вдруг шуганут, мать не увидишь. А тут батьку посадили, никто не знает, за что. Вообще так жалко мать. Он хоть и пил, но всё-таки родной. Знаешь…

Злата принялась хохотать.

– Ты еще правительству послужить хочешь?! Вот дурочка! Да оно нас растерло, понимаешь? Живите, как хотите! Ой, не могу. Дядько Богдана жалко, но сейчас после войны пойдут амнистии. Може, отпустят…

– Тише ты, Златка, что так ржешь-то. Услышит кто, донесут…

– Брось. Тут все свои. Не в камере сидишь. Я про следака-то… Он меня на понт взял, ну я и размякла. Приходил гнилые базары вести, а сам шматовал меня прямо на полу. Не закричишь, ничего…

– Злата, бедная…

– Ой, дура была девка. Сказать никому не смела, что залетела. Только ему, сквозь слезы. Меня сразу в медпункт и аборт. Молча. Кровища шла три дня, думала, кранты. Потом… потом…

– Еще не всё, что ли?

– Зажила – он опять начал ходить. Как я поняла, это вообще было не следствие, а так, понты. Беса гнал, короче. Но для меня всё кончилось плохо. Я опять залетела и настрочила ксиву начальству. Никто меня не слышал. Сидеть в камере не давали, гоняли на работы, как всех. Тяжело, ох, тяжело было. Тут уж меня стали драть все, кому не лень. Ты помнишь, я ведь была ничего… Даже с брюхом. Отсидела два года. Меня выпустили на третий год на сроке восемь месяцев. Остальные заменили на условно. Может, проверка была? Может, один из этих козлов, кто ездил на мне, постарался? Со мной особо не церемонились. К матери добралась – она меня обнимала и рыдала. Рыдала и обнимала. Вот такое вот наказание за преступление в нашей стране.