Упраздненный ритуал - Чингиз Абдуллаев

— Все собрались? — спросил Ахмедов.

— Нет, не все, — посмотрел на присутствующихАббасов, — нет еще Вовы Габышева. Но он и раньше опаздывал.

— И никто больше не пришел, — мрачно заметилаСвета Кирсанова, — как все это печально.

— Они боятся, — сказал Альтман, — стольковсего услышали. Все боятся. Решили, сегодня лучше не ходить в школу. Давайтеподождем Вову, а потом пойдем в зал. Там наверняка будет веселее.

— Нет уж, — возразила Оля, — давайтеостанемся здесь. У всех на виду. Так мы хотя бы все вместе, поэтому не оченьстрашно. А там мы будем все по отдельности. Кроме того, у дверей стоит охрана.Муж меня предупредил, чтобы я всегда с вами была, даже в туалет не отлучалась.

— Ну и правильно, — кивнул Керимов, — оставайсяс нами.

— Эдгар, давай выйдем, — предложил Дронго, —хочу посмотреть, кто пришел из выпускников нашего года.

— Пойдем, — согласился Вейдеманис. Они вышли изкласса в абсолютной тишине. Никто ничего не спросил. Уже в коридоре Вейдеманисуточнил:

— Хочешь оставить их одних?

— Пусть поговорят, — кивнул Дронго, — покаони вместе, ничего плохого произойти не может. Видишь, сколько людей стоит удверей. Сразу четверо… Я подозреваю, что они все-таки скрывают от меня какую-товажную деталь.

Они поднялись на третий этаж. Здесь таблички распределяливыпускников по десятилетиям. Сороковые годы, пятидесятые, шестидесятые. Впервом кабинете сидел только один старик. Он думал о чем-то своем, когда вкласс вошли Дронго и Вейдеманис. У старика на пиджаке была колодка с награднымиленточками.

— Здравствуйте, — вежливо поздоровалсяДронго. — Вы, очевидно, закончили школу в сорок первом?

— Откуда вы знаете? — спросил старик.

— Я про вас слышал, — Дронго подошел ближе. —Вы были на фронте?

— И не только там, — улыбнулся старик, — всямоя жизнь была как сплошной фронт. Мне сейчас уже семьдесят семь, а я до сихпор работаю. И совсем не жалею об этом.

Старик говорил с характерным еврейским акцентом. У него былиредкие седые волосы. Дронго обратил внимание, как тщательно выглажены егопиджак и рубашка.

— Ваша жена за вами неплохо следит, — заметил он.

— Да, да, — встрепенулся старик. — Мою Рахильзнает весь Баку. Знаете, какой она была красавицей, когда мы встретились послевойны? Мы гуляли по бакинскому бульвару, и все оглядывались вслед нам. А когдамы ходили по Торговой, видели бы вы, как наши пижоны на нее смотрели! Это ужепотом появились красивые женщины, а первой была Рахиль.

— Я немного помню город в шестидесятые, —признался Дронго, — ощущение вечного праздника. А может, это нашаностальгия?

— Если у меня нет ностальгии почти в восемьдесят лет,почему у вас она должна быть? — проворчал старик. — Знаете, что такоенаш старый город? В мире было только два таких города. Баку и Одесса. Когдараскрывались окна и было слышно, как на всех языках поют, кричат, ругаются,дружат и любят друг друга бакинцы. Но все хорошее проходит, а все плохоеостается с нами. Город сильно изменился в последние десять — пятнадцать лет, ине в лучшую сторону, молодой человек.

— Возможно, — сказал Дронго, — сейчас многиеуезжают.

— Это не для меня, — отрезал старик, — сейчасвсе стали евреями, лишь бы отсюда уехать. Знаете, сколько людей уехало вИзраиль? Я уже не говорю про Германию или Америку. Если они евреи, то я папаримский. Мне всегда немного обидно, когда уезжают наши бакинцы, но ничего неподелаешь. Рыба ищет — где глубже, а человек — где лучше. Так устроен мир.Сколько людей приезжали в Баку в начале века и потом — в двадцатые годы. Тогдаздесь было лучше, чем в других местах. И после войны, будь она проклята, тожебыло лучше. А сейчас хуже, и, значит, люди уезжают.

— Вы думаете, там им будет лучше? — спросилДронго.

— Нет, конечно. Всегда лучше там, где нас нет. Хотянадеюсь, что некоторым из них повезет по-настоящему.

— Удачи вам, — улыбнулся Дронго, — надеюсь,что мы встретимся с вами в будущем году.

— Обязательно, — сказал старик, — иначе зачемя прихожу сюда каждый год. По моим данным, несколько человек из нашего классаеще живы. Какой позор будет, если они придут в школу, а меня здесь нет.

Они вышли из класса. Дронго посмотрел на следующую табличку,где были обозначены семидесятые годы. Он нахмурился, но вошел в класс. Вкомнате было человек десять. Все посмотрели на Дронго. Он всматривался в лицокаждого, стараясь узнать кого-нибудь. Бесполезно. Здесь были «другие»семидесятые. Ни одного человека из его выпуска. Он даже помнил лица ребят изсоседнего класса. Кажется, в классе «А» к концу года осталось только восемьпарней. Вадим Ельенышев, Ильгар Хиндристански, Артур Оганесян, Виталий Иванов,Миша Борисов, Рамиз Мехралиев, Сережа Бабкин и Чингиз Абутидзе. Восемь парней,к последнему году в том классе осталось всего восемь парней. Но он помнил идевочек. Самой красивой была Инна Родина, хотя там было много красивыхдевчонок. Кого еще он помнил? Таня Орехова, Марина Эпштейн, Берта Вольфсон,нет, больше он никого не мог вспомнить. А из класса «Б» он тоже помнит совсемнемногих. Вот из своего, да, он помнит всех. Он даже может сказать, кто гдесидел. Тридцать пять человек. Вернее, тридцать шесть, но один ушел из школы ужев десятом классе. Тридцать пять человек. Пятнадцать парней и двадцать девушек.Это был самый большой класс в их выпуске. Класс «В». За несколько лет доокончания школы его объединили с классом «Г», и вместо четырех в школе сталотри старших класса. «Мы все родом из детства, — подумал Дронго. — Этоостается в нас на всю жизнь. Навсегда».

Он часто думал, откуда в нем живет это неистовое стремлениедобиться справедливости? Почему он не может спокойно смотреть фильмы, в которыхнегодяи торжествуют? Почему в своей неприкаянной жизни он так и не научилсясмиряться со злом, бросая ему вызов? Не всегда он побеждал, не всегда. Новсегда смело бросал вызов и дрался до последнего. Он вспоминал свою школу. Кажется,в первом или во втором классе они должны были пойти после школы в какой-тотеатр. Кажется, в первом. Предстоял торжественный прием в октябрята. Всемзаготовили значки, подарки. Мать встала рано утром, чтобы прогладить егокостюм. А потом… Он закрыл глаза, вспоминая. Да, он пришел в школу и хотелвстать вместе со всеми. И вдруг учительница закричала на него при всех. Онакричала на него так громко и так страшно, что он убежал из школы.

Позже выяснилось: учительница узнала, что кто-то изродителей ее учеников позвонил в РОНО с жалобой на ее методы работы. Онарешила, что это была его мать. А та в это время была в командировке и вернуласьтолько накануне. Позже учительница узнала правду. Пришла к ним домой и долгоплакала, просила ее простить. Конечно, это был акт мужества с ее стороны. Онавсе-таки пришла и попросила прощения у ребенка. Но он помнил, как испугался,когда она появилась в их доме, и спрятался в ванной комнате. И как он плакал,когда она выгнала его из школы. Он все помнил.