Вакансия третьего мужа - Людмила Зарецкая

Полгода назад Павел Шубин привез эту бутылку из командировки в Японию, зная ее пристрастие к виски и огромное любопытство ко всему, что с ним связано. Капитолина Островская легко различала односолодовые и многосолодовые сорта, могла по вкусу опознать практически все часто встречающиеся марки, с удовольствием пробовала новые и открывала для себя доселе неизведанные.

Ей нравилось иметь такое аристократическое и изысканное хобби. Оно поднимало Капитолину над остальными властями предержащими, не говоря уже о серой электоральной массе. Хорошо разбираться в элитном алкоголе мало кому удавалось, а уж женщине…

Она еще раз взболтнула содержимое специального, привезенного из Англии стакана. Вновь мелькнул янтарь, остро блеснули льдинки, жидкость казалась плотной, маслянистой и манящей. Капитолина сделала глоток, но вместо долгожданного холода, моментально переходящего в блаженное тепло, почувствовала только, как от бессильной ненависти сводит горло.

Она вздохнула и энергично отставила стакан. Поехав по гладкой полированной поверхности стола, он жалобно звякнул о хрустальную вазу с фруктами. Сегодня не радовало ничего. Даже японский виски.

Еще раз вздохнув, Капитолина подошла к окну и, раздвинув короткими крепкими пальцами без намека на маникюр жалюзи, посмотрела на улицу. Там был октябрь со всеми присущими ему прелестями. Мокрый, теряющий последнюю броню листьев, жалкий и не способный противостоять надвигающейся зиме.

«Вот так и я, – вдруг подумала обычно совершенно не склонная к сантиментам Капитолина. – Теряю свою броню. И скоро останусь один на один со старостью. Никому не нужная и всеми позабытая».

Отойдя от окна, она повернулась к зеркалу. Это было специальное венецианское зеркало, с огромными предосторожностями привезенное Островской из Италии, где она нашла его в маленьком антикварном магазинчике и сразу влюбилась в роскошную раму, а главное – в амальгаму, явно таящую в рецепте своего изготовления особый секрет. Отражение в нем всегда получалось сияющим и похудевшим на пяток килограммов.

Как известно, все зеркала делятся на добрые и злые, так вот это было доброе к Капитолине Островской зеркало, и за четыре года, что оно провисело в ее кабинете, она ни разу не пожалела, что перла его практически на себе из той поездки в Италию.

Но сейчас даже из этого доброго зеркала на Капитолину смотрело мрачное обрюзгшее изображение пятидесятисемилетней женщины, к тому же явно проводившей свои дни в многочисленных излишествах.

Она и в молодости вовсе не была хороша собой – ширококостная, с глазами чуть навыкате, совсем не миловидными, резкими чертами лица и большим ртом, но тогда это компенсировалось живостью, решительностью движений, острым языком и бойким характером. По пути следования по карьерной лестнице бойкость сменилась степенностью, живость – грузностью, острый язык – злобным раздвоенным жалом.

Чем больше противников с перекушенным позвоночником оставалось позади, чем бескомпромисснее она делалась, чем больший политический (и не только) вес набирала, тем чаще сама себе Капитолина Островская напоминала «Безобразную герцогиню» Фейхтвангера.

Главная героиня этой книжки, которой она почему-то зачитывалась в молодости, – образованная, экстравагантная герцогиня Маргарита Маульташ, что значило Большеротая, тоже была совсем не красавица, за что и получила свое обидное прозвище. Зато не существовало равных ей в умении, благодаря тонкому уму, плести самые изощренные интриги.

Шубин, как и раньше нуждающийся в ее советах и интриганских талантах, по-прежнему был рядом, но все чаще как друг и соратник. Романтические всплески случались с ним все реже. Капитолина с удовольствием списала бы это на его возраст, чай, не мальчик, за шестьдесят уже, если бы не знала про многочисленные шалости с девушками из аппарата. Невинные и не очень.

Чтобы вернуть если не молодость, то хотя бы воспоминания о ней, Капитолина заводила молодых фаворитов. За помощь в карьере они были готовы изображать из себя верных оруженосцев, внимать каждому ее слову, а иногда, надо признать, совсем нечасто, Капитолина своей властью не злоупотребляла, обслуживать ее и в постели, напоминая в первую очередь ей самой, что она все еще женщина.

Фомин был самым преданным из оруженосцев. Самым верным. Самым покорным и самым почтительным. Как она не предугадала, что ему даже в голову не приходит, исполнения какого священного долга она от него ждет? Как могла так ошибиться? Как поставила себя в такое дурацкое положение?!

Вспомнив, как она стояла голая посредине его кабинета, а он дрожащими руками отпирал дверь, чтобы сбежать, чтобы отвергнуть ее, всемогущую Капитолину Островскую, она снова схватила со стола стакан с виски и бросила взгляд в зеркало. В нем насмешливо отражалась причина того смятения, ужаса и отвращения, которые она тогда прочитала в глазах красавца Фомина.

С размаху запущенный стакан разбил предавшее ее зеркало. Осколки английского стекла смешались с древней венецианской амальгамой, в которой уже не таилось никакого секрета.

– Сволочь, – прошептала Капитолина, невидяще глядя в опустевшую раму, – клянусь, ты за это заплатишь! И пощады тебе не будет!

Телефон зазвонил, когда Фомин выезжал из соснового бора. Дворники размазывали дождь по лобовому стеклу, которое отделяло теплое и уютное нутро машины от дождя, от октября, от забот. Юлька умиротворенно сопела рядом. В гостях у Стрелецкого ей понравилось, а сын Алисы Стрельцовой, несмотря на то что его по-дурацки звали Сердалионом, оказался клевым пацаном и совсем не задавакой. Ему уже исполнилось четырнадцать, и Юлька, немного клюя носом, думала о том, рассказать завтра подружкам, что у нее появился «взрослый» кавалер, или кавалером Сережка (так домашние звали Сердалиона) пока не считается.

Несмотря на то, что времени было еще немного, всего-то начало девятого, на улице быстро темнело. Фомин сосредоточенно смотрел на мокрую и скользкую дорогу. Он и так всегда старался водить аккуратно, а когда в машине была Юлька, и вовсе превращался в сумасшедше образцового водителя.

Встречные машины слепили фарами, дворники плохо справлялись с потоками воды, и Егор мечтал о том, как они с Юлькой окажутся дома. Если им повезет и Катерина еще не пришла, то они наварят глинтвейна – ему из красного вина, Юльке из виноградного сока, заберутся под одеяло (несмотря на сырую и зябкую погоду, мэр Варзин не стремился включать отопление) и будут смотреть какой-нибудь американский боевик. Боевики и Фомин, и Юлька обожали.

Посредине этих сладких мечтаний и зазвонил телефон. Не отвлекаясь от дороги, Фомин, не глядя, нажал на кнопку и с изумлением понял, что это его первая жена Оля. Она практически никогда не звонила ему первая. Не хотела навязываться. Он регулярно справлялся о сыновьях, иногда встречался с ними и возил на футбол, исправно передавал деньги, трепал смущающуюся до слез Олю по затылку и уходил в свою обычную жизнь.

Звонок Оли был сигналом тревоги, и у Фомина от нехорошего предчувствия похолодело в груди.

– Егор… – тихо сказала в трубку его первая жена. – У нас беда, Егор. Вадик пропал.